Спроси зарю
Шрифт:
Прочитав, он лихорадочно скомкал и швырнул газету в угол. Он готов был разрыдаться, закричать, затопать. Вскочив, безотчетно забегал по комнате, не обращая внимания на профессора.
— Да что же это?! Ловушка?! Ведь эту галиматью все прочитают!
Санька вдруг представил, как скривится редактор: «А писал-то… турусы на колесах. Я всегда говорил…»
— Нет! — заорал он так, что звякнул плафон. И тут же очнулся, словно споткнувшись о тяжелый, неодобрительный взгляд профессора.
— Ну! А вы что сидите?! — Санька подскочил к нему и
Профессор не сопротивлялся, а только твердил:
— Помилуйте, Александр Александрович, помилуйте…
Одна мысль вдруг поразила Саньку. Он сел и внимательно взглянул на Рукавишникова.
— Где вы взяли эту газету?
— Как где? Купил… — развел руками профессор.
Санька схватил смятую газету и принялся ее лихорадочно разглаживать. Да, это была свежая газета…
— Слыхал я про эти штучки! Пару экземплярчиков с моим портретом тиснули… Читайте, любуйтесь… Откуда она у вас?
— Но я же имел честь вам рассказать… — профессор взглянул Саньке прямо в глаза. Глаза у него были совсем бесцветные, с тонюсенькими красными прожилками.
— Зачем вы сюда пришли? — закричал снова Санька, подступая к профессору. — Чтобы показать мне вашу поганую газету. Можете убираться! Я не желаю с вами разговаривать!
Профессор неуклюже вскочил, уронив свой портфель. Подобрав его, он стал пятиться к дверям, испуганно глядя на Саньку.
— Вы невменяемы, молодой человек! Да, да! Невменяемы, — повторял он. — Вам надо прийти в себя…
Рукавишников нервно забарабанил в дверь. Его выпустили, и он исчез, даже не попрощавшись.
Санька подскочил к двери и дернул за ручку. Дверь была снова заперта. Он со злостью пнул ее несколько раз ногой и прислушался. За дверью стояла мертвая тишина. Санька подошел к кровати и лег. Визит профессора вывел его из равновесия. Разговор с этим непонятным стариком, представил все последние события в новом свете.
«Ну конечно, — думал Санька, — вся эта нелепая история с пленкой только предлог. Они даже и не допросили меня подробно!.. Неужели хотят, чтобы я остался? Только на кой черт я им нужен? А эта заметочка в газете… — у Саньки от злости перед глазами поплыли темные круги. — Неужели они напечатали ее во всем тираже?!»
Упоминание об отце насторожило Саньку.
«Откуда они могли узнать? — рассуждал он. — Значит, все это не случайность. Ко мне присматривались… Сволочи!»
Санька долго лежал, вспоминая день за днем свое пребывание в Штатах, многочисленные встречи с разными людьми, долгие деловые беседы, случайные разговоры. Он старался уловить хоть какой-то намек на повышенный интерес к нему, но ничего особенного вспомнить не мог.
«Да! — вдруг спохватился он. — А зачем, собственно говоря, приходил ко мне этот старик? Не только ведь для того, чтобы показать заметку в газете?»
Саньке стало немного стыдно за то, что он не сдержался, «И всегда я горячусь не вовремя.
Он лежал на кровати и злился. Где-то неизвестные ему люди с легкостью решали его участь, бесстрастно попыхивая сигаретами, обсуждали повороты его будущей судьбы. Его, Санькиной, судьбы! А он лежал здесь один в глухой тишине камеры, лишенный возможности действовать. Думать об этом было невыносимо.
«Но что же делать? Что предпринять?» — в который раз спрашивал себя Санька. И ничего не мог придумать. Временами ему хотелось бить в дверь, кричать… Но в первые дни Санька уже часами стучал, требовал встречи с работниками посольства.
С тех пор как его привезли в эту душную комнату без окон, Саньку только один раз водили в кабинет не то следователя, не то какого-то чиновника из разведки, которого называли почтительно «полковник», хоть и выглядел он сугубо штатским. Полковник лишь упорно выспрашивал, зачем господин Антонов фотографировал военные верфи.
Утром профессор снова пришел к Саньке.
Как и в прошлый раз, он сидел некоторое время молча. «Молчишь, идол!» — подумал Санька, снова раздражаясь. Но тут же одернул себя: «Спокойно, спокойно. Послать его к черту я еще успею». Он вдруг вспомнил слова нехитрой песенки послевоенных лет: «Ты будешь первым, не сядь на мель, чем крепче нервы, тем ближе цель…»
— Зачем же вы пришли ко мне, господин ученый? — спросил Санька.
— Я прочитал о вас… — Он развел руками, словно извиняясь. — Вспомнил, что знаком с вашими статьями. Когда-то читал ваше гневное выступление в «Заре» в защиту русской старины, православных храмов. Вы защищали то, что дорого для меня в России. Вы понимаете, господин Антонов, русская культура — дело всей моей жизни. Да, да!
— А давно вы уехали из России? — хмуро спросил Санька.
— Я понимаю, что вас волнует. Понимаю, — закивал профессор. И заторопился, словно боясь, что Санька опять не даст ему говорить. — В Америке я уже сорок лет. С тех пор как умер Ленин. Он умер, и я подумал: нужно уезжать. Уже здесь я написал десятки книг о русской культуре. О Московском Кремле, о Новгороде, о Ростове и древних монастырях. Я писал о Рублеве в те времена, когда в России о нем никто и не вспоминал…
— Как же вы могли писать о России, не видя ее сорок лет?
— И тем не менее, молодой человек, мои книги переведены на шесть языков. Россию я навсегда сохранил в сердце. Настоящую Россию.
— Мне все-таки непонятно, зачем вы здесь? Думаете найти во мне единомышленника? Или вас послали ко мне… эти? — Санька кивнул на дверь.
— Видите ли, господин Антонов, когда я узнал о вашем поступке…
— Я вам уже сказал, что никакого поступка не было. Это все ложь… — тихо произнес Санька.