Спустя десять счастливых лет
Шрифт:
– Умираю от голода, – жалуется Анни.
А вот я не сумею проглотить ни крошки.
Анни знакомит меня с Эдоардо, который стоит за барной стойкой. Копной темных волнистых волос он напоминает мне певца из программы «Вершина популярности» восьмидесятых годов. А еще он аккуратно заправляет рубашку в узкие штаны. Перед ним на стойке краник с просекко на разлив, деревянные полки за спиной заставлены крепким алкоголем и десертными винами.
– Коктейли делает – закачаешься, – сообщает Анни, усаживаясь на оббитый кожей стул. – Правда, при беременности от этого ни горячо, ни холодно… Эдоардо, а где Джо?
– Внизу,
– Может, сходишь вниз, поздороваешься? – предлагает Анни.
– Потом, наверное.
Хватаю меню и постукиваю им по стойке. Анни замечает мое волнение.
– Ребекка? Ты нервничаешь, что ли?
– Ни капли! – вырывается писк.
Повернувшись на стуле, Анни внимательно изучает мое лицо, заглядывает в глаза.
– Ребекка Харт! Это из-за Джо? Почему вы перестали общаться? Говори правду!
Я делаю вид, что рассматриваю список фирменных блюд на доске.
– Ой, Анни, там все так сложно…
– Он твой бывший? В смысле, если он бывший…
– Нет. Не бывший, то есть…
– …Господи, тогда, конечно, будет странно, если вы с ним встретитесь! Я вот не поддерживаю связь ни с кем из бывших. Фу!
– Не был он моим парнем, и близко ничего такого. Жили в одном доме во время учебы в универе, и все.
– Ага, а потом что стряслось? Ты сказала, что все сложно.
Я замечаю, что Эдоардо прислушивается, и прошу Анни перебраться за столик. Тогда я смогу рассказать всю историю. Ну, или хотя бы ее часть.
Мы располагаемся в углу ресторанчика, заказываем по куску пирога с беконом и шпинатом, а также по овощному салату.
Во время рассказа про Олли и как я оказалась у родителей Анни не произносит ни звука. Не думаю, что она часто вот так затыкается.
– Жесть, – наконец выдает она, отодвигая тарелку, хотя съела лишь половину порции. – Даже не знаю, что сказать, Бекка. – Она берет меня за руку. – Ты как? Держишься?
– Мне повезло, – отвечаю я, твердо намеренная сдержать слезы. – Родители меня поддерживают, и сестра живет неподалеку, так что хоть поближе познакомлюсь с ее близнецами и…
– Но сама-то ты как? – снова спрашивает Анни, замечая слезы в моих глазах.
Вспоминаю про УЗИ, голос Олли, вчерашний день. Никто мне не поверит.
– Одиноко.
– Познакомились мы в университете. Потом он стал учителем музыки. Он был такой талантливый, легко находил общий язык с детьми.
Я сохранила письма от учеников Олли. Барнаби, лучший из них, который играл на похоронах, нарисовал слоника, а вдоль хобота написал: «Я никогда не зобуду Олли. Он был очень асобеным».
– Хотя настоящей страстью Олли стало писательство.
– Он что-нибудь издал?
Представляю Олли за его рабочим столом, тихую музыку. Эта рукопись станет прорывом, говорил он. «Ты снова сможешь писать картины, Бекка, и мы съедем из этой конуры. Гарантирую», – уговаривал он меня поверить в него.
– Как раз собирался отправить…
Я замираю, заметив Джо. Он пересекает ресторан, направляясь к бару все той же уверенной походкой.
– Бекка? –
Джо бросает взгляд на наш столик, на меня. Я улыбаюсь, и на мгновение мне кажется, что он узнал меня. Сейчас, вот-вот подойдет… Но его лицо вновь каменеет, и он уходит. Анни разворачивается, пытаясь понять, что меня отвлекло.
– Он тебя увидел? – спрашивает она.
Я уверена, что увидел, но Анни возражает: нет, мол, он слишком погружен в свои мысли, и «Давай признаем, Бекка, уж тебя-то он никак не ожидает увидеть здесь спустя десять лет. Он может вообще тебя не узнать».
Но ведь сама Анни меня узнала. За прошедшие десять лет я почти не изменилась. Я все еще пять футов семь дюймов ростом [3] , каштановые волосы остались практически прежними, только стали чуть короче – немного ниже плеч. Кожа светлая, глаза синие, рот широкий, зубы почти ровные, спасибо жестокому ортодонту, даже ямочка на правой щеке до сих пор есть. Раньше их было две, а теперь только одна. Отец говорил, что я пожадничала и мне надо поделиться ямочками с другими красивыми девочками.
3
Приблизительно 170 см.
Я думаю, Джо все-таки меня увидел. И прошел мимо.
Звонит телефон.
– Прости, Анни, наверное… сестра.
Пиппа интересуется, не смогу ли я вечером посидеть с детьми. Тодд рано прилетает из Нью-Йорка и хочет сводить ее на ужин. Когда я заканчиваю разговор, Анни спрашивает, все ли у меня в порядке:
– Ты волнуешься, как сказать Джо про Олли?
Да. Он меня проигнорировал!
– Я так облажалась…
Нижняя губа начинает дрожать. Я думаю про Джо, про нашу размолвку и как я вела себя по отношению к нему. Про Бристоль, как мы все были юны, как нас всех ждало радужное будущее. Вспоминаю полуночный разговор после новогодней вечеринки у Китти о том, что мы будем делать через десять лет…
– Иногда я дико злюсь на Олли, Анни. Я умоляла его продать этот байк. Почему я его не остановила?..
– Слушай, ты не виновата.
Я обхватываю голову ладонями.
– Мне тридцать один год, а у меня ничего нет. Ни шиша! Не знаю, почему я здесь, что делаю… – Замолкаю, не уверенная, продолжать ли, но внутри что-то срывается. – Чувствую себя бесполезной и в ужасе, что буду с ребенком одна. А еще я злюсь, да я буквально в ярости, что Олли довел меня до этого… Зачем он рисковал? Почему в тот день был таким рассеянным?.. И я скучаю, господи, я так скучаю без него! Все так…
– Чертовски нечестно?
– Чертовски нечестно, – соглашаюсь я с облегчением.
– Ты, наверное, думаешь, что у меня-то жизнь сказочная, – говорит Анни, когда мы обсудили, почему у некоторых людей все получается без сучка без задоринки.
«Как у моей сестры», – заявила я, стараясь не выдать зависть.
– И наверняка ты думаешь, что я любимица судьбы, – продолжает Анни. – Такая красивая и талантливая…
– Ну, так и есть.
Напоминаю, как Анни повезло сыграть девицу Мариан в школьной постановке, потому что именно ей достался поцелуй Ника Паркера, который был Робином Гудом.