Спустя тысячелетие(изд.1997)
Шрифт:
— Так оно и есть, командир, — заверила Надя, — омолаживают нас, я бы сказала…
— Информация, отмечаю, неполная, — заметил Галлей.
— Омолаживают в том смысле, — продолжала Надя, — что нас как бы наделяют реакциями, свойственными возрасту Никитенка.
— Ну это ты, дивчина, пожалуй, загнула, как говорили в наши былые времена.
— Нисколько, командир. Вас тут смутило, что Федя Федоров покраснел весь и признался, что в сауне никогда не бывал, а Никитенок перед тем «выгораживал» свою молодую маму и бабушку, уверяя, что никто его не обижал, хотя кто-то пытался перерезать ему горло. Потом, краснея, хотя в «душевой» еще не побывал, признался, что злой дядя так играл с ножичком. По-детски покраснел.
— Следовательно, некое излучение в душевой подобно действию никотиновой кислоты на сосуды, — заключил Галлей. — Но зачем?
— Я попробую ответить на это старинным сонетом, который когда-то, еще при нас, написан был Весной Закатовой.
— Что за ответ такой стихотворный? — почему-то краснея, удивился Бережной.
И Надя прочитала на память сонет:
Наступило общее молчание.
Каждый старался вникнуть в глубину смысла услышанных строк.
— Бедняга Талейран! Он-то провозглашал: язык человеку дан, чтобы скрывать свои мысли, — первым отозвался Вязов.
— Жизнь без лжи? — подхватил Галлей. — А рядом — отказ от «права силы». Так допустимо ли насиловать наш организм, нашу сосудистую систему, наш мозг, чтобы привить нам детскую способность краснеть? Не попрание ли это прав любого из нас? К тому же есть и ложь во спасение. Что же, врачи не смогут уберечь от терзаний обреченного больного? Как врач экспедиции, протестую!
— Ложь во спасение? — переспросила Надя.
— Например, семьи, — вставил Вязов.
— Не давать в семье для этого повода! — парировала Надя. — А врачу скажу:
Тиран — всегда тиран, В какую б ни рядился тогу. Обман — всегда обман. Врачи им вылечить не могут!— Все мы знаем неизбежность собственной кончины, — вступил Крылов. — Никакая ложь здесь действительно не поможет. И не должна помогать! Я уже не сомневаюсь, проходить мне процедуру или нет, несмотря на протест нашего врача.
— А я решительно
— Тайны свои сохранить хочешь? — усмехнулся Бережной. — Мы их знаем!
— Тайны не тайны, но в душу свою заглядывать кому попало не позволю!
— Американская кровь взыграла, что ли? Правда человека? Не подводи нас всех! — уговаривал Бережной.
— Я тоже отказываюсь, — неожиданно произнес Вязов.
— И ты? А ты-то почему? — удивился Бережной. — Ведь не бежал, как наш Вася, от неприступной Кассиопеи к звездам.
— Потому что не считаю, что моей воле нужно помогать техническими средствами. Я сам умею владеть собой, сам себя заставлю говорить правду. Иначе жизни не представляю.
— Вот это да! — протянул Бережной. — Скажу тебе, не краснея, что от тебя такого не ожидал.
— Что делать! — пожал плечами Вязов. — Такие уж мы с Васей одинаковые.
— Не одинаковые, а разные, — с горечью в голосе произнесла Надя.
Разговор смолк, потому что в камеру вошел старец, одетый теперь не в ниспадающие белые одежды, а в черный облегающий костюм, на фоне которого особенно ярко выделялась его седая борода.
— Извините, — сказал он. — Я слишком задержался, тщетно стараясь уверить ваших негостеприимных хозяев, что я отнюдь не божество, не демиург, как называли его древние теологи, а всего лишь Диофант, знаток древних языков.
— Зачем вам это было нужно? — удивился Бережной.
— Я не мог солгать даже диким своим современникам. На острове Солнца это невозможно, потому я и попросил вас пройти душ очищения, рассчитывая облегчить вам понимание своих потомков.
— Мы уж тут сообразили, — сказал Бережной, — что после такого душа никак не соврешь. Лампочка на лбу загорится.
— Какая там лампочка! Весь пламенем полыхаешь, — вставил Никита.
— Я не успел вас предупредить. Это моя ошибка. Как видите, и ваши потомки способны ошибаться.
— Да вот беда, — пробасил Бережной, — не все у нас согласились на ваше угощение.
Старец сначала улыбнулся, потом лицо его стало строгим.
— Мы не способны ни к какому принуждению. Однако для заселявших остров Солнца, для тех, кто вступал в его общину, это было необходимо.
— В общину? У вас что, общинный строй? — оживился Крылов.
— Только общими усилиями можно было возводить высокие дома, восстанавливать технику после всеобщей земной катастрофы. Но общинный строй требовал прежде, всего нравственных устоев. Ведь судя по истории, вам известной, попытки создания строя, подчиненного высшей справедливости, кончились плачевно именно из-за того, что основанием для такого общества считалось изобилие, а не высокая нравственность. Однако лишь отказ от лжи формирует такую мораль, обладая которой, люди не могут не трудиться честно для своего блага.
— Так нравственность у вас насаждается насильственно? — осведомился Галлей.
— Это лишь добровольное принятие условий жизни на острове Солнца.
— Вася не прав, говоря о насильственно насаждаемой нравственности, — убежденно заговорил Крылов. — Я жалею, что еще не принял душ.
— Не спешите. Душ выключен. Мы отлетаем, и вся энергия направлена на нужды корабля. А вас всех прошу пройти в центральную кабину.
— И чистых, и нечистых? — осведомился Вязов. Старец проницательно взглянул на него.
— Всех, кого прислан был я встретить как знаток древних языков.
Продолжая разговор, звездонавты перешли в центральную кабину с прозрачным колпаком, выходящим на верхнюю часть диска.
— Мама, мамочка! — завопил Никитенок. — Дома падают!
Действительно, видимые через прозрачный колпак дома, окружающие площадь Синей травы, опасно накренились. Впрочем, как и вся земля, на которой они стояли. Аппарат взлетал как бы со склона горы. Сила Ампера не только поднимала его, но и перемещала над землей.