Спутники Волкодава
Шрифт:
Гани стиснул зубы от стыда и унижения. И это его племя! Его гордые, трудолюбивые и отважные мибу! Ему хотелось вскочить на ноги и заорать на кривляющихся у костра, выживших из ума стариков, вышвырнуть под дождь сумасшедшую старуху, и он, конечно же, мог бы это сделать, но к чему хорошему приведет подобная вспышка? Пока не кончится сезон дождей, он совершенно бессилен. Он не может повести своих людей на охоту, не может заставить их подготавливать землю для посева, и самое большее, на что он способен сейчас и что является делом первостепенной важности, — это проследить, чтобы голодающие люди не сожрали с таким трудом сбереженные семена и зерна — единственную надежду на грядущий урожай, на то, что жизнь еще удастся каким-то образом наладить. Пока он не перечит старикам и не мешает им разыгрывать из себя мудрых и могучих колдунов и вершить то, что, по их мнению, было ритуальными обрядами, а на самом-то деле напоминало мерзкие ужимки подражавших людям обезьян, семена и зерна, предназначенные для посева, будут в безопасности от посягательств голодающих. Что ж, ради возрождения племени ему придется терпеть их выходки, но, как только кончится
Старики заставили музыкантов замолчать, Цемба сумела-таки более или менее внятно прошамкать, что видела сон, в котором к ней явился Наам и потребовал себе трех жен вместо той, которую племя не смогло уберечь от происков пепонго. Всевидящий и Всемогущий обещал, что, если жены придутся ему по нраву, он забудет все прегрешения мибу и вернет им свое расположение. Жавшиеся к стенам пещеры люди ответили вялыми проявлениями радости — сон Цембы, скорее всего самой же старухой и придуманный, обсуждали уже четыре дня, и рассказ о нем знало наизусть все племя от мала до велика.
— Старейшины тщательно осмотрели всех девушек подходящего возраста, — продолжала старуха, — и отобрали девятерых, каждая из которых достойна стать Невестой, а потом и Супругой Наама. Так пусть же сам Всевидящий и Всемогущий выберет себе из них тех трех, которые придутся ему больше по душе. Согласно обычаю предков, мы устроим жеребьевку, чтобы Наам мог явить нам свою волю!
— О Наам! На-ам! На-ам! О Всевидящий, о Всемогущий, яви нам свою волю! — подхватили женщины исступленно.
Вождь прикрыл глаза, чтобы не видеть это стадо голосящих самок, готовых отдать на заклание своих товарок и ценой их страданий хоть как-то облегчить свою жизнь. Гани знал, что старики отобрали девять сирот, заботясь не столько о Нааме, сколько о том, чтобы в племени не было недовольных. Ибо кто же захочет отдать Божественному Дракону свою дочь, которую можно удачно выдать замуж, которая родит им утеху в старости — кучу внуков и внучек? Кроме того, мужчин после битвы у Солнечных Столбов осталось мало, раза в три меньше чем девок, да и кому охота кормить сироту, коли самим есть нечего? А Супругу Наама накормят в каждом доме, еще и самое лучшее предложат — попробуй-ка обидь жену Всевидящего и Всемогущего! Рассуждения стариков были по-своему разумны, но чего стоят люди, которые не могут прокормить сирот тех, кто погиб, защищая их от кровожадного врага? Эти девчонки, будущие Супруги Наама, могли бы стать вторыми, третьими женами уцелевших воинов, родить мужчин и женщин, которые со временем заменили бы убитых и захваченных в плен, а вместо этого им предстоит всю жизнь маяться, ожидая прихода Всевидящего и Всемогущего, который, может статься, никогда и не снизойдет до них. Впрочем, как сказал бы Мдото в подобной ситуации, на все воля Наама, и лишь дурак будет пускать струю против ветра.
Девять девчушек окружили костер, протянув над ним правые руки. Вновь запищали свистелки, влажно зашлепали барабаны, и Цемба, держа в руках глиняный горшок, медленно, по-стариковски подволакивая ноги, двинулась за спинами девушек. Левой рукой каждая из них, не оборачиваясь, должна была взять из горшка маленький камушек, который и определит ее судьбу. Испуганные девчонки не попадали рукой в горшок, роняли выбранный уже камешек, одна разревелась от волнения, две другие начали истерически хихикать, кто-то принялся чихать от попавшего в нос дыма, не в состоянии остановиться. Но вот наконец камешки разобраны. По сигналу Цембы девушки протянули левые руки к пламени, чтобы все могли увидеть, какой выбор сделал Наам. Шестеро, вытащившие камешки белого цвета, поспешно отступили в глубь пещеры и смешались с толпой подавшихся вперед соплеменников, а три оставшихся замерли у костра, растерянные и дрожащие.
Обступившие их старейшины с раскрашенными и потому ставшими чужими, жестокими лицами приказали девушкам раздеться и, раскидав горящие уголья так, чтобы те образовали круг, велели им по очереди встать в него, дабы подвергнуться очищению священным огнем и дымом. Опять засипели притихшие было свистелки, Цемба начала бормотать какие-то полузабытые заклинания, посыпая уголья сушеными листьями хасы, смешанными с чем-то на удивление вонючим.
Вождь прислушался к шамканью старухи, но понимал лишь отдельные слова, упорно не желавшие даже все вместе обретать хотя бы отдаленное подобие смысла. Быть может, когда-то в детстве Цемба и участвовала в подобной церемонии, но, похоже, за прошедшие годы все смешалось и перепуталось в ее памяти. Во всяком случае, Мдото, помнится, говорил, что заклинания обретают смысл лишь в устах должным образом подготовленного человека и сами по себе значат не больше, чем любые другие сочетания слов. К сожалению, вождь, многое узнавший от Главного колдуна мибу, был единственным человеком, понимавшим, что выбрать настоящую Супругу Нааму, а тем паче обучить ее всему, что она должна знать и уметь, никто из его племени не в состоянии и от бормотания Цембы будет столь же мало проку, сколь и от дождя, поливающего незасеянное поле.
Обкурив девушек священным дымом и продержав их положенное время в кругу священного огня, старейшины велели им идти в самую верхнюю, Расписную пещеру. Вождю же предстояло принести жертву Нааму и приготовить его Невестам «напиток грез», который они должны будут выпить перед тем, как тела их покроют татуировкой и они начнут поститься в ожидании сошествия к ним Всевидящего и Всемогущего супруга.
Вождю было до слез жалко трех тощих поросят, которых надобно было, за неимением лучшего, посвятить Нааму, и лишь сознание того, что так или иначе сезона дождей им не пережить, удержало его от преждевременного скандала с теми старейшинами, коим чудом удалось спастись изо всех пяти разоренных деревень. К тому же в племени было много больных и ослабевших
Разделавшись с поросятами и совершив малый обряд обращения к Нааму, который дозволено совершать вождю в отсутствии колдунов, Гани слил остатки поросячьей крови в горшок и передал Цембе, чтобы та отнесла ее в Расписную пещеру. После этого, взяв у старух приготовленные неутомимой Цембой кожаные мешочки с травами и нагретую в миске воду, он перешел в соседнюю маленькую пещерку и, выгнав из нее любопытных, вечно вертящихся под ногами мальчишек — будущую опору и надежду племени, — принялся готовить Напиток грез, который давали только тяжелораненым воинам и умирающим, дабы облегчить их страдания. Ничего сложного в его приготовлении не было, если под рукой имелись необходимые травки и корешки, и некоторой таинственностью он был окружен лишь потому, что едва ли не все, хотя бы единожды вкушавшие это питье, стремились во что бы то ни стало отведать его снова. Напиток этот не только прогонял боль, но и уносил разум людей в иной, немыслимо прекрасный мир, из которого никому не хотелось возвращаться, и потому секрет изготовления его знали только вождь и колдуны племени. Но мудрый Наам, не полагаясь на их выдержку, передавая тайну Напитка грез предкам мибу, повелел, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах тот, кто умеет изготавливать это питье, не смел пить его и даже пробовать на вкус. Разумеется, табу это никогда не нарушалось, да и не к чему было: любой воин должен уметь терпеть боль, а вождь и подавно. У колдунов же и помимо этого напитка были способы заглушить как чужие, так и собственные страдания.
Закончив приготовление питья, Гани распрямил затекшие от долгого неподвижного сидения ноги, осторожно, чтобы не раскрылись только-только зарубцевавшиеся раны, полученные им в битве у Солнечных Столбов, потянулся и, прикрыв миску от дождя специально приготовленным для этой цели куском кожи, отправился в Расписную пещеру.
Звалась она так недаром: каменные стены и потолок этой пещеры были разрисованы цветными составами в незапамятные еще времена, и, хотя изображения сильно попортила сырость, а местами и серый лишайник, в детстве они произвели на Гани неизгладимое впечатление. Да и значительно позже, когда он, не будучи еще вождем племени, бывал там с Мдото, рисунки эти поражали его своей необычностью. Ибо запечатлены на них были не сцены охоты и битв, а панорамы каких-то чудных поселков, в которых люди в невиданно роскошных одеяниях совершали диковинные жертвоприношения непостижимым богам. Так, по крайней мере, объяснял изображенное на стенах пещеры Мдото, и вождь верил ему, поскольку Главному колдуну было ведомо многое такое, о чем даже старейшины племени не имели ни малейшего представления. По его словам, за невысокими Северными горами располагалось раньше великое государство, исчезнувшее ныне с лица земли, и художник, расписывавший стены пещеры, изобразил на них то, что собственными глазами видел в этой уничтоженной за неизвестные прегрешения Наамом стране. Предание о долине Каменных Богов с детства волновало Гани, и он неоднократно намеревался отправиться на север, чтобы увидеть хотя бы руины чудесной страны, но всякий раз возникали какие-то неотложные дела, из-за которых ему не удавалось уйти дальше Расписной пещеры, которую ребятишки уже успели переименовать в Невестину.
Войдя под своды Расписной, а теперь и правда Невестиной пещеры, Гани обнаружил, что все приготовления уже закончены и собравшиеся здесь люди нетерпеливо ожидают его и принесенного им Напитка грез. Цемба доложила вождю, что девушки вымыты, подготовлены к посту и сошествию к ним Наама, а старый Ярагаш уже развел необходимые для нанесения священной татуировки составы. Гани передал старухе миску с Напитком грез и позволил старикам отвести себя на каменное возвышение, тянувшееся вдоль левой стены пещеры.
Сидевшие на уступе старухи и вооруженные копьями воины почтительно подвинулись, уступая вождю лучшее место, и он нехотя опустился на предупредительно положенную на холодный камень циновку. Ему не нравилась вся эта затея, не нравилось, что для обряда выбрана Расписная пещера и время, которое явно не подходило для подобной церемонии. Не подсушенная живительными солнечными лучами татуировка может воспалиться и начать загнивать, а сумасшедшая Цемба и сама девчонкам ничем не поможет, и другим сделать это не позволит, ссылаясь на волю Наама. Не нравилось, наконец, и то, что здесь скопилось столько людей, присутствие которых будет мешать Ярагашу. Цемба уверяла, что иначе нельзя, кто-то должен охранять Невест Наама от духов зла, пока они не будут покрыты священной татуировкой, и вождю, не слишком разбиравшемуся в подобных тонкостях — Мдото и другие колдуны нечасто приглашали его участвовать в своих ритуальных действах, — приходилось верить или хотя бы делать вид, что верит старой карге на слово. И расцветшая среди всеобщего уныния старуха ворожея, словно обретя вторую молодость, проявляла поразительную неутомимость и расторопность. Это она собрала среди соплеменников необходимые для изготовления Напитка грез сушеные травки и корешки, она отыскала среди беженцев из самого отдаленного селения старого мастера по татуировкам, обучавшего когда-то этому искусству одного из колдунов мибу, и она же распоряжалась изготовлением рам, в которые были помещены лежащие на циновках Невесты Всевидящего и Всемогущего.