Спутники Волкодава
Шрифт:
— Неужто мужиков в роду нет, некому, кроме тебя, на охоту ходить? — спросил чуть погодя бывший комадар.
— Да я и не на охоту вовсе шла, а за травами. Уток лучше у чистой воды стрелять, в заводях южных, в затонах. Там же мы и рыбу острожим, и лягушек ловим.
— Так ты что ж, девка, травница?
— Учусь помаленьку.
— Здорово! Может, ты меня прямо к бабуле своей и сведешь, к той, что травы ведает и кровь заговаривает? — обрадовался Тайлар, подумав, что какие-нибудь укрепляющие отвары ему бы не помешали, но еще важнее, что травники, лекари и знахари, как и жрецы Богини, никогда не выдадут обратившегося за помощью человека. Отказа в помощи страждущим, а тем паче выдачу
— Во-первых, не бабуля меня учит, а муж ученый, достославный Зелхат Мельсинский. А во-вторых, он-то тебя, кем бы ты ни был, приютит, да захочу ли я его седую многомудрую голову под топор из-за тебя подводить?
— Погоди-ка! Так тебя что же, сам Зелхат лекарскому искусству обучает? Тот, которого Менучер, став шадом, из столицы выслал? Уж не родственницей ли ты ему приходишься?
— Соседкой.
— А-а-а… К ссыльному Зелхату меня и правда вести не стоит. Неровен час пронюхают «золотые» либо еще кто прознает, что за гостя старик выхаживает. Его-то голова подороже дюжины таких, как моя, стоить будет.
— Куда ж мне тогда тебя вести? — озадаченно спросила девчонка. — На постоялом дворе «золотых» полно, из столицы понаехавших, да и по городу они третий день туда-сюда шастают, что-то вынюхивают.
— К себе веди, пусть родичи схоронят. Внакладе не останутся. Видала камушки на ножнах? Такие в Самоцветных горах не всякий год находят. — Он остановился, чтобы девчонка могла по достоинству оценить редкостной красоты драгоценные камни, но та, не обращая на них внимания, мотнула головой, указывая на открывшуюся среди стены тростника полянку.
— Садись, перекусим. Во-он за теми кустами в протоке вода сладкая, сюда зверье на водопой издалека ходит.
Вода в самом деле оказалась на редкость вкусной, и следов натоптано было немало, так что, опускаясь на мягкую густую траву рядом с девчонкой, Тайлар подивился, как это она не боится бродить здесь одна. Попутчица его, развязав между тем холщовую суму, извлекла из-под вороха трав и кореньев чистую тряпицу, в которую были завернуты половина лепешки, сушеный инжир и чернослив.
— Угощайся, «барс», когда-то тебе еще перекусить придется.
Бывший комадар без церемоний засунул в рот кусок лепешки и щелкнул ногтем по крупному рубину, сияющему около устья ножен:
— Ну, откажется разве родитель твой от такого камушка? Мне бы денек-другой старые хвори подлечить, дать свежим царапинам затянуться, лодку раздобыть, и следа моего в Чирахе не сыщешь.
— Нету у меня ни отца, ни матери. Померли в Черный Год, во время великого мора, когда прежний шад преставился, — сухо сказала девчонка и склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. — Живу я у тети с дядей, а тот хоть и отцов брат, жесток и скуп без меры. Ему доверять нельзя, он прежде тебе спящему за камешки эти глотку перережет, потом труп оберет и «золотым» сволочет, чтобы еще и награду за твою голову получить.
— Ого! Изрядные мерзавцы, выходит, в родне-то у тебя…
— Не говори так, не бери греха на душу. Пусть прольется дождь им под ноги и живут они в мире. Я не хотела осуждать их, сказала, как оно на самом деле есть. И ненавидеть их не за что. Разве можно ненавидеть ветер — за то, что ломает он деревья, или огонь — за то, что сжигает без разбору поленья и древние свитки? Такие они есть, такими создала их Богиня, и значит, был на то ее промысел.
Тайлар перестал жевать и во все глаза уставился на попутчицу. За свои двадцать семь лет он участвовал в полусотне схваток и успел навидаться всякого, но слова девчонки изрядно озадачили его. Выражение лица ее оставалось по-прежнему мягким, губы сохраняли детскую припухлость, но в глазах стыла
— Что смотришь? На мне дорогих каменьев нет, любоваться нечем. Вставай, уходить надо. Как бы сюда клыкач не пожаловал!
Девчонка во мгновение ока перекинула через плечо суму, подхватила самострел и тенью скользнула в тростниковую чащу. Тайлар неторопливо поднялся с земли, отряхнул измазанные засохшим илом и глиной штаны, поправил перевязь, прислушиваясь ко встревожившим его спутницу звукам, и тут из ивняка, за которым он совсем недавно пил воду, вынырнула огромная серо-бурая туша. Появление кабана было столь неожиданным и бесшумным, что бывший комадар на миг опешил и замешкался, прежде чем шмыгнуть в спасительные тростниковые заросли.
Маленькие малиновые глазки кабана гневно сверкнули, щетина на холке встала дыбом и, издав похожее на рычание хрюканье, он ринулся на человека.
Тайлар прыгнул в сторону, спасаясь от изогнутых, похожих на трехгранные кинжалы клыков, воинственно торчащих из нижней челюсти зверя, и рванул из ножен меч.
— Мало мне венценосного хряка, так на меня еще и дикий клыки вострит! — пробормотал он, делая длинный выпад. Тайлар целился в грудь кабана, рассчитывая, что новый стремительный рывок зверя сослужит ему добрую службу, но раненая рука дрогнула, лезвие меча лишь скользнуло по твердой щетине. Клинок пронзил воздух, комадара развернуло и бросило на колени.
Кабан издал яростный рев и вновь бросился в атаку.
Выставленный Тайларом меч отлетел в сторону, бок обожгло нестерпимой болью, послышался треск рвущейся кольчуги, и, теряя сознание, комадар увидел, как тяжелый арбалетный болт погружается в горло топчущей его твари.
3
Тронный зал был переполнен. Пребывая в уверенности, что саккаремские вельможи, памятуя полугодовой давности расправу над заговорщиками, не рискнут или не пожелают приехать в Мельсину, Менучер распорядился пригласить на свадьбу своей сестры не только послов соседних держав, но и торговых гостей, оказавшихся в это время в столице. Вопреки ожиданиям шада, саккаремская знать, к немалой его радости и удивлению, вовсе не собиралась отсиживаться по домам и заявилась в Мельсину вместе со слугами и домочадцами, заполнив отведенные гостям флигели дворца и все постоялые дворы столицы. Удостоившиеся небывалой чести купцы из Нарлака, Галирада, Аррантиады и Мономатаны, не говоря уже о торговцах из Вечной Степи и Халисуна, вырядившись в одежды, великолепием своим превзошедшие наряд самого шада, затопили галереи и балконы тронного зала, и даже старый ворчун Дукол — старший герольд Саккарема — вынужден был признать, что такого многолюдного собрания разодетой в пух и прах публики стены этого дворца не видали со дня свадьбы отца Менучера — Иль Харзака.
— Истинно, истинно наш венценосный шад превзошел своим величием всех прежних правителей Саккарема! — раболепно подтвердил стоящий подле престарелого герольда Захраб — личный секретарь Менучера, занявший этот ответственный пост сразу же после расправы с заговорщиками.
— Народу собралось изрядно, и пышностью одеяний сборище это в самом деле затмевает все виденное мною когда-либо, — сварливо отозвался Дукол, недружелюбно поглядывая на секретаря. — Однако назови мне хотя бы одного из присутствующих, чье имя пользуется любовью и уважением саккаремцев. Кто из них прославился на поле брани или совершил что-либо, достойное упоминания в летописях?