Спутники Волкодава
Шрифт:
— Святой отец, ты видишь? Ты слышишь? Это ли не святотатство? Это ли не кощунство?! — потрясая над головой стиснутыми кулаками, заголосил Манунг. — Вразуми пустоголового брата моего по вере! Образумь его!
— Неуемное рвение так же вредно, как излишняя медлительность, дети мои, — произнес настоятель со светлой старческой улыбкой на бескровных губах. — Ратуя за Богиню и землю нашу, вы дали волю чувствам и забыли, что «все будет так, как должно быть, даже если будет иначе». Зачем ругаешь ты чужую веру и служителей ее? Мы любим и чтим Великую и Вечную Богиню, которая аррантам представляется Морским Старцем, а жрецам острова Толми — Богами-Близнецами. Но разве важен образ, в котором
— Истинную правду говоришь ты, отец мой, — воспользовавшись паузой в речи настоятеля, промолвил Бейраф. — Но можем ли мы ждать чего-то хорошего от Азерги? Он погубил Иль Харзака, советника его Аситаха и направил Менучера на путь зла. Поговаривают, что и мор, обрушившийся на Саккарем, вызван был его злобными чарами… Так неужели мы поможем ему?..
Взгляд настоятеля был таким ласковым и всепонимающим, что Бейраф, внезапно устыдившись своей напористости, умолк, а старик продолжал как ни в чем не бывало:
— Каждому воздастся и воздается по вере его. Жажда власти завела Азерги столь далеко, что средства, которыми он пользуется, давно опорочили цель, к которой он стремится. Уничижая нашу веру, он оскорбил своих собственных Богов-Близнецов, и годами насаждаемое им зачахнет в одночасье. Имейте терпение. Пусть наш храм сослужит ему службу, которой ждет советник шада. Пусть Азерги отыщет взысканную даром Богини деву — выиграв очередную битву, он проиграет войну. Нельзя обращаться за помощью к божеству, презираемому и оскорбляемому тобой.
— Как! Ты хочешь, чтобы я вернул на место чудесный лал!? — прервал настоятеля Бейраф.
— Нет. В этом нет нужды…
— Святой отец! Неужели ты позволишь!.. — рявкнул вконец сбитый с толку Манунг.
— Чудесный рубин, некогда сиявший в диадеме Богини, давным-давно вместе с другими храмовыми сокровищами продан купцам из Аррантиады. Это произошло, когда после нескольких неурожайных лет народ Саккарема умирал от голода и молитвы храмовой братии ничем не могли облегчить его участь. Проникавшие в храм грабители похитили из диадемы Богини уже две или три цветные стекляшки, и, если не ошибаюсь, спрятанный тобой в тайнике «чудесный лал» изготовил, тоже за одну ночь, дед нынешнего Сехитхава-стеклодува.
— А как же его свойство сиянием своим обнаруживать наделенных даром Богини дев? — растерянно пробормотал до глубины души потрясенный Бейраф.
— Чем кусок цветного стекла, если не принимать во внимание его стоимость, хуже рубина? Издали, особенно в полумраке храма, их не очень-то различишь, и Богине, сдается мне, все равно, являть ли свою волю посредством стекла или рубина. Для нее нет разницы, булыжник или алмаз, в лохмотья одет человек или в золотую парчу.
Жрецы непроизвольно сравнили свои синие халаты с давно уже потерявшим первоначальный цвет и форму одеянием настоятеля и смущенно потупились.
— Дети мои, я говорю это не в укор вам. Понимаю, вы поражены, но подумайте сами, позволительно ли храму иметь сокровища, если прихожане его голодают?
— Но стекло… Ведь не может простое стекло сиять божественным светом…
— В обиталище Богини все возможно. Место, куда люди приходят из века в век с горячей верой, не может ничем не отличаться от других. Сила любви и сострадания, сила надежды не может не оставить в нем свой след. Мне ли
— Отец! Отец настоятель! — Вбежавший в келью служка замер, увидев беседующих со старцем жрецов. Поколебавшись, преодолел смущение, приблизился к заваленному свитками столику и положил поверх наполовину исписанного листа грубой желтой бумаги нечто, завернутое в невзрачную тряпицу.
Настоятель тронул сверток высохшей, покрытой старческими веснушками рукой, и глазам присутствующих открылся алый кристалл, размерами не уступавший кулаку Манунга.
— Отец, я нашел это в тайнике за алтарем, когда доставал благовония, дабы воскурить их перед ликом Богини. Ты ведь знаешь, в храме нынче полно рабынь, и я решил… — В голосе служки зазвучали истерические нотки, и Ракобс успокаивающе сказал:
— Дитя мое, ты поступил правильно. Мы поговорим об этой находке за вечерней трапезой.
Служка — совсем еще молодой парнишка — кланяясь, вышел из кельи, а настоятель, взяв двумя руками кристалл, повертел его так и этак, держа подальше от глаз, как это делают страдающие дальнозоркостью старые люди. Упавший из полукруглого окошка луч вспыхнул в глубине красного камня таинственным светом, и морщинистые руки Ракобса дрогнули.
— Дети мои! Вы помните, что я говорил вам о куске красного стекла? Вы помните мои слова о чудесах, которые случались и случаются в святилищах? Так вот одно из таких чудес вы видите собственными глазами. Это не стекляшка, не подделка, сработанная дедом Сехитхава-стеклодува. Это настоящий рубин. И, клянусь, теперь я понимаю, почему ни один грабитель не сказал дурных слов о стекляшках, которые служители Богини выдавали за бесценные рубины. Им не на что было жаловаться, ибо они действительно становились обладателями лалов небывалой красоты и стоимости. Вот только не уверен, что столь дивная добыча осчастливила хотя бы кого-нибудь из похитителей. Впрочем, — добавил настоятель так тихо, что даже жрецы не смогли разобрать произнесенных им слов, — кто знает пути Богини? Если кусок стекла может стать рубином, почему бы грабителю не сделаться героем и образцом добродетели?
5
Дом Шаккары был известен в Мельсине под названием «Девичий садок». Это было двухэтажное квадратное здание с просторным двором, в который выходили открытые галереи, опоясывавшие его по всему внутреннему периметру. Узкие вертикальные оконца, прорезанные в толстых наружных стенах, делали это сооружение похожим одновременно на тюрьму и на крепость. До известной степени так оно и было: в разделенном на сотню одинаковых комнат здании содержались рабыни, купленные доверенными людьми Шаккары и предназначенные для продажи как столичным богатеям, так и заморским гостям.
Половина мельсинских торговцев живым товаром промышляла скупкой и продажей рабынь, и торговый дом Шаккары считался если не самым богатым, то во всяком случае — самым изысканным. Шаккара разыскивал и пестовал красавиц, способных удовлетворить вкусы наиболее взыскательных покупателей, среди которых были самые именитые мономатанские, халисунские и саккаремские вельможи. В отличие от большинства торговцев живым товаром, Шаккара занимался не только перепродажей рабынь: в «Девичьем садке», по утверждениям его владельца, «алмазы получали необходимую огранку, им придавали блеск и цену редчайших бриллиантов». Не было случая, чтобы рабынь Шаккара продавали на открытых торгах, зато весьма часто они становились наложницами, а кое-кто и женами венценосных особ. Немало мельсинских девиц мечтали попасть в «Садок», однако с тем же успехом они могли надеяться оказаться в числе наложниц самого Менучера.