Спящая красавица
Шрифт:
— Мой журнал? Каким образом?
— Он хочет изменить порядок страниц. Из-за этого твоя дружба с вакуа и твое восхищение ими появятся в дневнике раньше, вперемежку со страницами, на которых ты пишешь об Англии не как стойкий приверженец и поклонник ее славы. О, и он хочет переставить поближе к началу замечание о том, как ты изготавливал яды, которые применял Мтцуба. Эти заметки теперь будут приходиться на то время, когда все англичане были еще живы. Филипп создает историю о том, как ты устраивал тайный заговор
— И для чего именно мне это нужно?
— Золото и деньги.
— Я привез золото домой...
— По версии Филиппа, это была очень выгодная экспедиция. Если ты избавился от остальных членов экспедиции еще до того, как они прибыли в Кейптаун, где в твоем распоряжении оставалось почти десять тысяч фунтов...
— Десять тысяч фунтов! — Джеймс кинулся к ней. — Мы не располагали деньгами даже для того, чтобы нанять солдат, когда корона согласилась на военный эскорт. Мы собирали по крохам...
Николь подняла руку.
— Ты не должен ничего мне объяснять.
— Я должен, если ты ему веришь.
— Я не верю, но Найджел поверит. А это гораздо хуже.
Джеймс набрал побольше воздуха в грудь, стараясь успокоиться.
— Продолжай.
— Кроме того, Филипп хочет отправиться в Африку с Найджелом. Он пойдет сам, уверенный, что знает, где ему нужно искать. И не будет защищать вакуа. Филипп хочет получить их золото. Хочет найти то богатое месторождение, о котором ты говорил. Он в ярости от твоего восторженного к ним отношения. О, и еще, Джеймс... — Она опустила глаза.
— Разве может быть еще что-то?
— Нет. Не совсем. — Она замолчала, затем проговорила: — Филипп предупредил министерство внутренних дел, и секретариат прислал кого-то. Будет проводиться расследование, оно займет некоторое время, и твое имя будет вычеркнуто из наградного списка. Это еще не случилось, но случится сегодня днем.
Джеймс обнаружил табурет в углу. Он придвинул его, сел и постарался сообразить, что же делать дальше. Совершенно просто: ему хотелось заболеть. Ах, его титул! Наблюдать, как он ускользает от него, гораздо тяжелее, чем он думал раньше.
Николь стояла рядом, у сточной трубы, облокотившись на нее.
Наконец Джеймс встал.
— Ты можешь подождать здесь? — спросил он.
— Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь к епископу. Я расскажу ему всю историю. И если смогу достать этот мой чертов журнал, то покажу его епископу в правильном порядке. Найджел — фанатик, но не глупец.
— Это немного труднее, чем ты рассчитываешь. Ты ведь в самом деле фальсифицировал некоторые счета экспедиции: несколько примеров Филипп показал новому председателю финансового комитета. Однажды ночью он показал тебе, как работает эта система, как писать что-то, да?
Джеймс нахмурился, затем вспомнил тот разговор с Филиппом с внезапным ощущением бессилия
— О-о, да! — прорычал он. — Ночь, когда он перепутал доходы колледжа с пожертвованиями для экспедиции. Я показал ему. О Боже! Я показал ему. Я вычеркнул цифры, которые у него были, и записал те, что он, кажется, назвал.
Наступила тишина, словно они оба стояли над могилой, которую сами вырыли. Замечательный взлет Джеймса в мир академии и английской знати был серьезно, если не фатально приостановлен.
Через минуту он повернулся к ней:
— Хм... Николь.
Она взглянула на него, выражение ее лица выдавало внутреннюю озабоченность, но она была спокойна. Переполненный любовью, Стокер заговорил.
Ему пришлось спросить:
— Почему Филипп доверил тебе такие важные сведения? Я подозреваю, что это был не простой разговор, не так ли?
— Нет.
Когда Николь поняла, что такой ответ его не устроит, она добавила:
— Я не спала с ним, если это то, о чем ты хочешь знать.
— Тогда почему же он тебе все это рассказал?
Николь выпятила пухлую верхнюю губку и поджала нижнюю.
— Ну... я дала ему понять, что может быть...
— О, хорошо. Это меня успокаивает. Что же могло заставить его думать так?
Она чуть нахмурила брови, но ничего не ответила. Тогда он помог ей:
— Могло ли это быть... о, дай мне подумать... что он вел себя недостаточно сдержанно по отношению к тебе?
— Нет! — Ее тон был решительным.
Хорошо. Пусть себе злится.
— Что тогда? Что могло заставить мужчину поверить женщине настолько, чтобы доверить свои тайны?
Но Николь вдруг заговорила, отбросив обет молчания. Она угрожающе посмотрела на него и сказала:
— Я не привыкла отчитываться перед мужчинами. Ты мне не сутенер, ты знаешь это.
— Нет, я не сутенер. — Ему не следовало этого говорить. Он знал, что за этим последует. — Что ты знаешь о сутенерах, Николь?
Она не ответила, только скрестила руки на груди.
После этого они стояли и долго смотрели друг на друга в неловком молчании. Наконец она сказала:
— Ты переутомился, Джеймс, тебе лучше уйти. Я подожду здесь. — Она рассмеялась так цинично, что ее смех звучал, как разбитое на мелкие осколки стекло. — Хотя мы, кажется, уже сняли этот дом. — И тут же добавила: — Филипп считает очаровательным обычай вакуа съедать своих врагов. Он сказал, я цитирую: «Возможно, Стокер поймет это, когда я обглодаю его на обед. Я бы на твоем месте подавал его вместе с супом».
Джеймс кивнул и встал с табурета.
— Я вернусь.
Он ушел, ужасно себя чувствуя. Он гадал: идти к Филиппу или просто спрятаться где-нибудь, затаиться. У него все кипело внутри. Что он сказал? Что сделал? Он был зол и виноват в том, что случилось, взбешен тем, что узнал.