Спящие пробудятся

Фиш Радий Геннадиевич

— Если бы даже небо обрушилось, то не упало на землю: его удержали бы эти копья!

Предав огню и мечу несколько болгарских городов, крестоносное воинство вышло к Дунаю и уже шестнадцатый день осаждало Никополь, когда на помощь осажденным прибыл с державной силой султан Баязид и приказал разбить лагерь посреди широкой долины.

Вместе со всеми рыл Мустафа рвы, насыпал высокий земляной вал, вбивал дреколье, ставил щиты для защиты от вражеской конницы. Когда поднялось солнце, вся долина, насколько хватал глаз, превратилась в ощетинившуюся крепость: каждый корпус, прикрытый валами и рвами, стоял перед своим стягом — санджаком,

а слева от белокрасного знамени азапов Анатолии сверкал и хлопал на ветру белый с золотой монограммой санджак-и-алем — стяг всей державы, означавший, что среди войска пребывает султан. Мустафе впервой приходилось биться под началом самого повелителя. При виде необозримого войска грудь его переполнилась сознанием сверхчеловеческой силы, коей сам он был крохотной частицей.

И не от страха упало у него сердце, когда на их великую силу пошла стеной другая, не меньшая, а от чувства ничтожной малости своей в предстоящей схватке, подобной малости единого пшеничного зерна между огромными тяжкими жерновами.

Сеча завязалась вдали, левей султанской ставки. Грохот огромных, как котлы на тысячу воинов, османских барабанов, подобный реву землетрясения или грому, заглушил крики «Аллах! Аллах!», ржанье коней, звон оружия. А что творилось там, не разобрать было и ястребиному взору: густая, как туча, пыль скрыла ряды сражавшихся.

Азапам оставалось только ждать, а ожиданье смерти, известно, страшнее ее самой.

Барабаны на миг стихли, и до них долетела весть: разбит шеститысячный отряд френков, среди пленных — наследник бургундского престола, прозванный гявурами Бесстрашным.

Однако это был лишь первый удар. Главный пришелся по ним, по азапам.

Что видит, что помнит в таком сражении рядовой боец, каким был Мустафа? Топот закованных в броню коней. Страшный, таранной силы удар. Ров, заваленный бьющимися телами. Повисшего с распоротым животом на дреколье воина. Крики командиров: «Стреляйте по коням! Рубите им ноги!» Искаженное яростью лицо врага, тут же рассеченное палашом. Рев обезумевших вьючных верблюдов в тылу отряда. Вязкую от крови и мочи землю. Растоптанные, размозженные тела товарищей. И неудержимое, неостановимое движение стальной лавины.

Весь их корпус, десять тысяч воинов, был втоптан в буро-багровую грязь. Лишь трем десяткам азапов во главе с беем удалось пробиться к соседнему отряду придворных янычар.

И снова неодолимый напор бронированной мощи. И ярость отчаяния: раз этот день для нас последний, пусть враги заплатят за него подороже! И, наконец, оглушительное удивленье, когда напор вдруг ослаб и, показав тыл, гявуры пустились наутек.

Потом Мустафа узнал, что в решительный миг в спину венгерскому королю ударил пятнадцатитысячный корпус отважной сербской конницы. Его вел кнез Стефан Високий, сын сложившего голову на Косовом поле семь лет назад сербского короля Лазаря. Дочь Лазаря Оливера стала любимой женой султана Баязида, а сын Стефан, деспот Сербии, его верным и храбрым вассалом.

Стефан Високий низложил знамя короля Сигизмунда и принудил его искать спасения в бегстве. Верные люди вывели короля из боя, доставили к Дунаю, усадили на рыбацкое судно. Вслед за королем бежали с поля боя доблестные рыцари, а за ними и прочие воины. Несколько небольших галер были забиты до отказа. Отставшие цеплялись за борта, им рубили руки. На следующий день Мустафа сам видел выброшенные на берег изуродованные тела.

А в тот миг, когда

он понял, что остался в живых, он ощутил не радость, а безмерную усталость. Подняв голову, удивился, что солнце еще не дошло до зенита, меж тем ему мнилось, бой длился сутки и вот-вот на землю упадет ночь.

Когда все кончилось, султан Баязид со свитой в окружении конной охраны подскакал к тому месту, где была ставка короля Сигизмунда. Затем вернулся на поле сражения к развороченным, заваленным трупами рвам корпуса азапов.

Мустафа сидел неподалеку с рассеченным плечом, он только теперь заметил, что ранен, и янычарский лекарь, табиб, посыпав рану порошком из толченых крылышек каких-то жуков, мазал ее болеутоляющим снадобьем. Увидев, сколько тысяч его любимцев полегло под конями врага, султан заплакал, бросил повод и, воздев к небу стиснутые кулаки, принес клятву отомстить за их кровь. Тут же было приказано назавтра представить султану всех пленных.

Утром Мустафа вместе с остальными воинами связал веревкой и повел к валам султанской ставки двух своих пленников — трижды раненного седоусого бойца в разодранном, перепачканном кровью кафтане и молоденького белобрысого рыцаря. Оглушенный, он свалился с коня и, верно, задохся бы в своих латах, не сорви их с него Мустафа: в такой броне без посторонней помощи и на ноги-то не подняться.

Рядом поставил своих трех пленных Гюндюз, единственный уцелевший из всех знакомых Мустафе азапов. Как ему это удалось, Аллах знает, даже ранен не был, хотя заметно хромал: за ночь раздулось ушибленное копытом колено.

Пленных оказалось превеликое множество — тысяч сорок, а то и все пятьдесят. Пока их выстраивали в очищенном от трупов поле, солнце начало припекать, рана у Мустафы разнылась. Перед рядами пленников набросали знамен, хоругвей, крестов с выломанными драгоценными каменьями, и по ним неспешно двинулась султанская кавалькада.

Вглядевшись в лица пленников, Баязид заметил, что многих бьет озноб. Осадив коня, спросил:

— Вы шли против нас и бились, не страшась смерти. Чего же теперь боитесь?

Кто-то из султанских вельмож перевел его слова. И один из пленных рыцарей с поклоном ответил по-сербски:

— Смерть в бою и казнь со связанными руками — не одно и то же!

Баязид понял, дернул щекой и, ничего не ответив, пришпорил коня. Въехал на вал и приказал привести к себе самого знатного пленника, чтоб он своими глазами увидел: султан на ветер слов не бросает.

Когда того вывели, верно, это и был герцог Бургундский, султан велел развязать ему руки. Пленник тотчас же склонился к султанскому стремени. Что он говорил, Мустафе было не слышно. Баязид махнул рукой, и герцог, сопровождаемый янычарским военачальником, пошел вдоль рядов. Отобрал десятка два самых прославленных рыцарей своей земли, подвел к султанскому коню. Их тоже развязали. И тогда Баязид возгласил:

— Доблестные воины ислама! По воле Аллаха ваше мужество даровало мне победу. Пусть же каждый из вас, мстя за павших, предаст смерти пленных врагов!

Мустафа ждал такого приказа, но, когда он прозвучал, оказался к нему не готов. Рана его саднила, грудь теснилась тоской, но гнева в сердце не было. Ярость, испытанная в бою, улеглась, куда-то вся улетучилась за ночь. Глядя на пленников, он испытывал не гнев, а скорее любопытство.

Мустафа вышел из строя. В конце концов он нанимался к султану в азапы — не в палачи! Безоружных он убивать не станет.