Спящие пробудятся

Фиш Радий Геннадиевич

Кузнец приказал ему идти рядом. Карабаш был похож на хозяина своего. Такой же заросший темными с проседью космами. Такой же одинокий на свете, брошенный хозяином подыхать. Кузнец подобрал его жалким больным щенком в одном из арнаутских дворов, разоренных янычарами. Арнауты эти, или албанцы, были православные. Прибежали некогда в Болгарию из своих албанских гор, спасаясь от иноверческого ига. Но и в здешней лесной глухомани настигла их османская длань. Были среди арнаутов и каменщики и огородники, но более прочих кожухари да овцегоны. Последние дорожили пастушьими волкодавами не меньше, чем землепашцы своими волами.

Но, видно, показался им щенок безнадежным — у него была перебита лапа. А кузнец узрел в скулящем кутенке инооблик своей собственной судьбы. Вправил ему кость, наложил лубок, и через полтора года жалкий шелудивый щенок обернулся здоровенным волкодавом — голова что у теленка, каждая лапа с кулак. И норовом в спасителя своего — суровый, терпеливый, упорный и бешеный в ярости. С первого дня кузнец толковал с ним по-своему — не с кем было беседовать ему больше на родном языке. И Карабаш приучился понимать его речь.

Услышав «Сюда!», пес подбежал к кузнецу и, точно привязанный, шел рядом, изредка вскидывая свою черную голову, не будет ли приказаний.

Впереди заметно посветлело. Передние встали, — наверно, дервиш Ибрагим дал знак. Карабаш приподнял морду, шевеля влажным черным носом, что-то ловил верхним чутьем. И заворчал. «Тихо!» — приказал кузнец. Ему почудились голоса, запах гари.

Двинулись дальше. И вскоре поравнялись с пятью крестьянами. Опираясь на вилы, на самодельные копья, одетые подобно болгарским войнукам — на ногах сыромятные постолы с завертками по колено, на голове — клобук с ушами, в зипунах — они сторожко оглядывали каждого из приведенных дервишем Исмаилом. То был первый дозор воинства Истины.

Через полверсты лес и подъем враз кончились. Они вышли на небольшое скальное плато. На вырубке среди пней теснились наскоро сбитые навесы и шалаши. Горели костры от мошкары. Вольно расположившиеся ватажники ладили луки, строгали ратовища для копий, прилаживали косы, тесали топорища, обивали воловьей кожей неуклюжие, как корыта, деревянные латы. Обжигали на огне палицы. Лазили по кустам, бросали в рот дикие ягоды. Тут же паслась отара овец. Дым костров, блеяние скотины, голоса людей ветер относил к полудню — туда, где скала обрывалась ущельем реки Чаирлык.

Новички радостно узнавали свойственников, знакомцев из соседних деревень Балабанлар, Хюсенлер, Кокарджа, Юнус Абдал, где болгары жили вместе с турками. Хлопали друг друга по спинам, обнимались. Все ватажники были пустоусы и пустобороды — обриты наголо.

— Поди выбери место для кузни, — сказал Алексей Стоянке. — А я потолкую вон с этими.

Он указал на албанцев-овцегонов с их псами, которые при виде Карабаша на всякий случай показали стиснутые зубы. Тут был и старый приятель кузнеца по обители дервиш-помак, болгарин родом, басурманин верой. Он поднялся ему навстречу:

— Все-таки вернулся, пришел к нам, майстере Алекси!

— Не я к вам вернулся, а вы обернулись наконец от слов к делу, приятель!

— Слово тоже дело, майстере. И немалое. У нашего шейха…

— Если твой шейх Бедреддин, то, может, у него слово с делом и не расходятся.

Едва встретились, не успели обняться, как взялись прекословить, будто не три года, а три дня прошло с тех пор, как кузнец покинул обитель.

— Ты все такой же злой, — покачал головой дервиш.

— Вовсе нет! Много злее, приятель…

— Вот и отменно, —

раздалось у кузнеца за спиной. — На злых до дела у нас нужда.

Мастер оглянулся. Высокий бритый человек в дервишеском плаще, но с палашом у пояса, нос горбинкой, взгляд властный, лицо чуть сплюснутое у висков, до странности похоже на султанское. Подошел в сопровождении двух воинов ахи. Кузнец, давно ни перед кем не робевший, смешался: не сам ли шейх?

Но то был не шейх, а его сподвижник каменщик Ахи Махмуд. Дервиш пришел кузнецу на выручку:

— Брат Алекси не только славный огненных дел мастер, но и лютый ненавистник беев да князей всех пород и мастей — русичей, татар, кыпчаков, болгар. Навидался их — сыт по горло, брат Ахи Махмуд.

— Значит, в одной с нами мысли. Самое время теперь воплотить ее в дело. Ставь кузню, мастер, и приступай!

Кузнец обрел наконец дар речи.

— Ставим!

Указал туда, где тюкал топором Стоянко.

Ахи Махмуд обернулся к дервишу:

— Возьми людей, помоги! Время не терпит. — И снова кузнецу: — А ты ступай с нами, погляди, что ладим.

Только тут за дымом костров приметил Алексей строителей. Шагах в трехстах от ущелья обтесывали, прилаживали камни, несходные величиной, отличные цветом, видно, собранные со всяких построек, древних и новых.

— Ставим крепостцу! — пояснил Ахи Махмуд.

Подошел старшина каменотесов. Смоляные волосы перехвачены тесьмой, борода, однако, обрита, как у всех. Руки в растворе. Вытер их о передник. Сказал с заметным армянским выговором:

— Выше груди не подымем. Камня не хватает. Что делать будем, Ахи Махмуд?

— Сложим остальное из бревен. Не кривись, брат Ашот, быстрее будет.

— Сам знаешь, Ахи Махмуд, дерево не камень, быстрей — не лучше.

— Не век нам здесь сидеть, Ашот!

— Сколько бы ни сидеть, а строить — так навек. Иначе не приучены.

— Из бревен тоже навек ставят. Вот русич, лесной человек, не даст соврать. Так, что ли, кузнец?

Алексей ответил не вдруг. Загляделся на руки армянского каменщика. Загорелые, присыпанные, будто пудрой, каменной пылью, мощные, с широкой кистью, руки эти жили особливой и в то же время согласной с хозяином жизнью. По ним лучше слов можно было понять, что он думает, чего хочет, как настроен. Вот так Карабаш, наверное, и понимает людей, мелькнуло Алексею. Пес, не отстававший ни на шаг от правой хромой ноги кузнеца, точно услышав свое имя, задрал голову. Алексей потрепал его за ухо. Не подымая глаз, ответил:

— Из мореного дуба, из сосны у нас рубят. Из карагача, из чинары тоже можно… Только где мореных взять?.. Ежели венцы укрепить скобами…

Каменщик, стоявший к нему боком, повернулся лицом. Алексей увидел на мизинце у него золотой перстень с камнем. И осекся.

Украшать себя, чтобы отличиться, приверженцы шейха считали самым низким делом. А уж золотом, этой выжимкой крови и пота людского, — и вовсе подлым. Каменотес же носил, не стеснялся…

Стоянко разжег горн. Качнул мех. Бросил на угли кусок железа, бывший когда-то церковной калиткой, раскалил его. Алексей взял молот и пошел гвоздить, оттягивая широкую лопасть. Только искры летели, грозя поджечь невысокий навес. Лопасть нужно было разрезать на заготовки, заготовки гнуть в скобы. Дела хватало, успевай поворачиваться.