Спящие пробудятся
Шрифт:
Бёрклюдже Мустафа присоветовал Исмаилу отправиться в айдынский бейлик. Там у Мустафы было много родни, а у Бедреддина — друзей. Исмаил послушался совета. А вскоре пришла весть, что умер он по дороге от разрыва сердца. И явилась мысль: умер от страха!
Как ни больно было Бедреддину, как он себя ни корил, от мысли этой он так и не смог избавиться. Что поделать: любовь пристрастна.
И теперь он со стыдом подумал, что был несправедлив к сыну. Вот ведь когда опасность подошла вплотную, ему самому захотелось, чтобы жена с детьми были подальше от столицы.
Он
— Я никуда не поеду без моего господина. Дети? Разве им может быть лучше на чужбине среди чужих людей, чем здесь, где они родились, где у них столько родичей? Не звери же сюда придут, чтобы тронуть несмышленышей?
Бедреддин не стал ее разубеждать. Ему пришли на ум слова Мевляны: «Что есть женщина? Да то же, что и мир. Говори ей или не говори, она — то, что есть, и от себя не отречется… Женщина не только создание, но и творец Много ли людей в состоянии понять творца? Много ли мужчин понимают женщину?»
— Нет у меня судьбы, отдельной от твоей, мой господин. И потому я не покину тебя, — молвила она, опустив голову.
Бедреддин подошел, взял жену за плечи, посмотрел в глаза.
— Пусть будет по-твоему, хатун. Спасибо за науку!
Мехмед Челеби высадился в Румелии следующей весной. Заручился помощью княжеств Дулкадир и Чандырлы, посулив их беям добрую долю будущей добычи. Через воды Босфора переправился на греческих судах и двинулся на сей раз по берегу не Мраморного, а Черного моря.
Визенский воевода Кара Синан-бей тут же перебежал на его сторону.
Бедреддин советовал своему государю не спешить. Не утомлять понапрасну войско, гоняясь за неприятелем, а собрать ополченье, сколько можно великое числом, и ждать возле Эдирне. Рано или поздно Мехмед Челеби придет к столице. А пока обучить крестьян ратному делу.
Не таков, однако, был нрав у Мусы, чтобы ждать. Победы вскружили ему голову. Да и акынджи — его главная ударная сила — терпением не отличались.
— Ожиданье только придаст сил измене, мой шейх. Надобно покончить дело одним ударом.
Муса увел крестьянское воинство, которое успел собрать, вместе с янычарами и акынджи наперерез брату. Тот, однако, успел уйти в Болгарию. Муса помчался вслед. Тем временем войско Мехмеда Челеби двинулось в Сербию. Оттуда на юг, к Салоникам.
С каждым днем враг становился сильнее, беи и воеводы всюду встречали его как избавителя. Сербский князь отрядил под его начало пехоту под командой челника Радина, ударную конницу во главе с воеводой Дурдже Бранковичем. Войнуков привел Михайло Шаин. Эвренос-бей с пятью сыновьями, беи Тырхали признали Мехмеда Челеби государем, присоединились к его войску со своими дружинами.
А войско Мусы таяло, как снег по весне. Крестьянские отряды не выдерживали дальних походов. К тому же наступала пора пахать и сеять. Не в силах дожидаться решительного сражения, крестьяне на каждой стоянке покидали войско.
Продолжали бежать от Мусы
Мехмед Челеби решил: настало время дать бои.
Утомленное переходами, подавленное изменами, утратившее половину своих бойцов, войско Мусы Челеби было разбито. Роли поменялись. Бросая раненых, беспрестанно меняя загнанных коней, акынджи и посаженные на коней янычары с азапами отступали вместе с Мусой вдоль Родопских гор к Эдирне. Мехмед Челеби преследовал их по пятам.
За два перехода от столицы Муса Челеби неожиданно свернул влево на Полночь. Путь на Эдирне оказался открыт.
Мехмед Челеби подошел под стены столицы. Выслал гонцов, потребовал открыть ворота. Кадиаскер Бедреддин, посовещавшись со старейшинами ахи, с крепостным воеводой, отвечал весьма почтительно, что, к несчастью, не волен выполнить повеление, ибо жители столицы вынуждены ожидать окончания войны, дабы с почетом впустить в город и признать своим государем того, кто в ней победит.
Старая лиса Эвренос-бей посоветовал Мехмеду Челеби не прибегать к силе, а приберечь ее для окончательной победы над неразумным братом, который к тому времени успел отойти к Филиппополю.
Мехмед Челеби счел за лучшее последовать совету своего главного воеводы.
Братья встретились лицом к лицу недалеко от Софии возле деревни Чамурлу, что под Самоковом.
К середине лета пала жара. Солнце, неумолимо вздымаясь к зениту, пригибало к земле все живое. Деревья стали недвижные, с поникшими ветвями. Травы пожухли. Над дорогами висели тучи пыли.
Ни устало кативший свои мутные воды Мерич, который болгары зовут Марицей, а греки Эвросом, ни впадающая в нее Тунджа не приносили прохлады. У городских источников столицы толпились длинные очереди женщин с кувшинами.
Томительная духота стояла и под сводами обители, обычно хранившей летом прохладу. От метавшегося в жару Кулаксыза Алпа шел тяжкий дух. Неделю не отходил от него Гюндюз. Подавал воду, отпаивал куриным взваром. Промывал загноившуюся рану уксусным раствором. Вслушивался в его путавшуюся речь.
— Смерть изменникам! — Раненому казалось, что он кричит, а Гюндюзу пришлось склониться к его лицу, чтобы лучше слышать. — Вон они… Берегись, Михальоглу!.. С правого крыла…
Кулаксыз Али махнул было рукой. Закашлялся, застонал. В груди у него клокотало, хлюпало: страшная была пробита в ней дыра. Он глянул, не узнавая, на Гюндюза и снова провалился в забытье.
Гюндюз просунул здоровую руку ему под шею, приподнял: тело раненого горело огнем.
Вошел Касым из Фейюма. Помог подтянуть Кулаксыза к стене, устроил его полусидя. Приложил ладонь ко лбу. Отодвинув влажные свалявшиеся волосы, пощупал биенье жилки на виске. Бедреддин научил его ходить за тяжелыми больными.