Сражения Космического Десанта
Шрифт:
Когда Морек покинул артиллерийские позиции и вошел в громадное пространство зала, он почти натолкнулся на отделение тяжелого вооружения, спешащее на фронт. Пробормотав короткое извинение, он попятился от них, только, чтобы врезаться в штабель ящиков с сушеным мясом, предназначенным для защитников. Он неуклюже растянулся на полу, его ноги отказали, когда он попытался подняться.
Минуту он оставался в таком положении, чувствуя твердый камень под спиной, позволив соблазну, всего на мгновенье, проникнуть в его кости.
Всего на минутку. Всего на
Мир вокруг него кружился, теряя фокус, и он почувствовал, как закрываются уставшие веки.
Затем он почувствовал присутствие чего-то громадного. Инстинкт сказал ему, что не обращать на него внимания станет ужасной ошибкой, и он поднялся на колени.
— Прошу прощения, лорд, — пробормотал он, пытаясь не уронить больше ящиков при подъеме.
К его изумлению, гигант перед ним протянул массивную перчатку. Раздумывая взяться ли за нее, чтобы встать, Морек заметил, что керамит был не серым, но черным.
Его глаза поднялись, пробежав по иссеченному нагруднику, украшенному костьми зверей. Лицевая пластина шлема, такого же угольно-черного цвета, как и остальной доспех, была сделана в виде черепа, треснувшего от удара меча. Линзы ярко светились, пачкая нащечники, как кровавые слезы.
— Морек Карекборн? — раздался сухой, старческий голос телотворца Тара Арьяка Хралдира, прозванного Вирмблейдом. — Думаю, пришло время нам поговорить.
Морек поднял глаза на череполикого волчьего жреца. И тогда его усталость, казалось, прошла. Ее сменила холодная хватка страха.
— Как прикажете, лорд, — ответил он, но его голос был сух, как зола.
Афаэль шагал по пустым туннелям Хоулда. Бои за два ключевых пункта шли уже много дней, без явных признаков прорыва. Он рассчитывал выжигать их еще многие дни. Псы будут крепки в обороне. Они должны быть — им некуда было идти.
Это устраивало его. Целью атаки первой волны было не просто нанесение потерь, но очищение центра Клыка от защитников на достаточно долгий срок, чтобы уничтожить большую часть оберегов от колдовства. Эта работа была трудной и утомительной, особенно в его возбужденном состоянии.
Афаэль продолжал страдать от изменения плоти. Бой был только частичным облегчением. При его отсутствии он становился непредсказуемым, склонным к резким переменам настроения, неспособным к хладнокровному принятию решений. Он знал, что происходило. Как будто наблюдая за собой со стороны, он видел, как его мысленные процессы распадаются с каждым часом.
А теперь, новое присутствие начала давить на него, вытесняя контроль, которым он еще обладал. Глубоко внутри его разума шевелилось что-то сознательное. Внутри его мыслей пустила корни не его чувствительность, и она постепенно становилась сильнее. Одновременно с мятежом его тела, разум тоже стал ускользать от него.
Как только неотвратимость его гибели стала очевидной, последовала знакомая ответная реакция. Неверие. Гнев. Страдание. Он не мог бороться против этого процесса. Его тело так сильно смешалось с доспехом, что он никогда не сможет снять его. Единственное что оставалось, это выполнять свой долг так долго, сколько он сможет.
Я
Он знал, что такая бравада была бессмысленна. Изменяющий Пути не был силой, которой угрожают или упрашивают. И все же, слова придали ему немного утешения. Он по-прежнему был способен на сопротивление, по крайней мере, вербально.
Афаэль остановился перед очередным оберегом. Он размещался на пересечении четырех туннелей. Перекресток представлял собой круглый зал с пустым кострищем посередине. Оберег сделали на каменном столбе возле костровой ямы. Он был нацарапан на камне в форме глаза, с зазубренными насечками. На них была человеческая кровь, а ниже вырезаны несколько рун.
Так просто. Что-то подобное мог сделать ребенок. И все же сырая энергия, сочащаяся из символов, подавляла его магию, как кулак, затыкающий рот. Рунические жрецы, при всем их примитивном представлении о варпе, были экспертами по управлению его символами. Каким-то образом, какими бы необученными и невежественными они не были, им удалось научиться фокусировать параллельные энергии эфира, используя имена, знаки и жесты. Созданные в таких количествах, обереги Клыка действовали, как мощный гаситель магической энергии, так что даже вызывание самой незначительной магии становилось трудным и опасным делом.
Это должно закончиться.
Афаэль стоял перед оберегом, устало готовясь к ритуалу, который уничтожит его. Вокруг него заняла позиции его охрана из шести рубрикаторов. Последние огоньки пламени в кострище погасли, погрузив помещение в абсолютную тьму. Афаэль рассеяно моргнул, чтобы настроить линзовые фильтры шлема.
И только тогда он заметил детей. Их было семеро, съежившихся в темноте, прижавшихся друг к другу, как крысы.
Несмотря ни на что, несмотря на его внутреннюю панику, несмотря на необходимость в быстрой очистке от оберегов, Афаэль улыбнулся.
Он повернулся свою бронзовую голову к ним. В идеальной темноте его шлем различил очертания детей в смазанном зеленом цвете ночного видения. Он видел их испуганные лица, их тонкие пальчики, цепляющиеся за скалистые стены.
Почему их оставили в Хоулде? Неужели варвары Фенриса так мало заботятся о своей молодежи, что оставляют ее врагу? Или была совершена ужасная ошибка?
В любом случае это давало Афаэлю редкий шанс проявить свои навыки ради подлинного удовольствия. Их смерть будет медленной, подходящей карой за всю боль, причиненную его Легиону Псами Фенриса.
— Не стесняйтесь кричать, малыши, — промурлыкал Афаэль, извлекая меч и выбирая первую жертву. — Времени дост…
Что-то тяжелое ударило его в шлем, брошенное с изумительной точностью и самообладанием. Затем оно взорвалось, заставив его покачнуться на пятках.
— Фекке-хофуд! — завопил один из щенков, метнувшись мимо него в темноту.
Афаэль гневно взревел, и быстро опустил меч, собираясь скосить маленького дьяволенка на бегу. Удар прервала другая граната, на этот раз брошенная ему в грудь.