Среди красных вождей том 2

Соломон Георгий Александрович

Лицо у Иоффе стало очень серьезным. Он на мгновение замялся. Гуковский хотел воспользоваться этой за­минкой и вставить еще что то. К моему удивлению, Иоффе, note 92 проводивший все время линию "миротворца" и до некоторой степени ведший себя дипломатически, вдруг решительно и даже гадливо остановил Гуковского и, обра­тившись ко мне, сказал:

— Георгий Александрович, я вас давно и хорошо знаю… мы старые товарищи… и, если и были между нами какие либо недоразумения… там, в Берлине, то в них виноват был я, и даже не я, а разные обстоятельства, от меня независящие… Но во всяком случае я теперь заявляю… слушайте, Исидор Эммануилович, и вы, ибо я говорю это, главным образом, для вас, что все, что вы, Георгий Александрович, сейчас мне сказали, и не только сказали, но и доказали, говорит всецело в Вашу пользу, говорит за то, что вы действовали только в интересах дела… Ну, да одним словом, позвольте

вам крепко пожать руку…

Note92

427

— Значит, вставил своим скрипучим голосом Гуковский, — этим вы, Адольф Абрамович, осуждаете мою политику? Да?

— Я сказал Исидор Эммануилович — ответил Иоффе, — и предоставляю вам делать выводы…

— Да, я и сделаю выводы, хе-хе-хе! — сказалГуковский. — Ио моих выводах вы узнаете вскоре…

— Ах, я знаю, я знаю, — скучающим и брезгливым тоном ответил Иоффе. — Пойдут жалобы на ме­ня… Но оставим все это. Я должен выполнить мою миссию… Между вами установились… да иначе и не могло быть… совершенно невозможные отношения, и об этом говорит вся Эстония, и вообще вся заграница… И нам необходимо придти к какому-нибудь соглашению. И вот насколько я знаю из слов Георгия Александровича, вы, Исидор Эммануилович, не следовали тому соглашению, которое вы установили вместе с Георгием note 93 Александровичем… Я беру хотя бы дело с Линдманом… вы поз­волили себе выписать чек на 700.000 марок, чем на­рушили ваше обещание не пользоваться, оставленным вам для вида и для соблюдения конвенансов, правом подписи…

Note93

428

В конце концов был выработан "мирный договор" между мною и Гуковским, сводившийся к тому, что он ведает лишь дипломатическую часть, я же тор­говую, и что ни один из нас не имеет права залезать в область другого. Мы оба подписали этот "мирный договор", в который, по моему настоянию, был внесен и такой пункт, что это соглашение представляет собою лишь письменное подтверждение того соглашения, которое состоялось между нами в самом начале моего пребывания в Ревеле.

Надо отметить, что наши "мирные переговоры" про­должались два дня и закончились уже в вагоне Иоффе, в котором он жил во время своей миссии в Ревеле. Кроме Гуковского и меня, в вагоне находились также Якубов и Седельников, с которыми беседовал Иоффе. Якубов, между прочим, очень определенно заявил, что он действует на основании инструкций Раб.-Кр. Инспекции и что едва ли Иоффе нужно вмешиваться в это дело, ибо Гуковский имеет право, в случае недовольства им, как главой ревизионной комиссии, обжаловать его действия установленным порядком уже на суде, так как все поступки Гуковского, выявленные и установленные в порядке ревизии, представляют собою уголовно наказуемые деяния.

И для образца он привел некоторые дела, на которые ревизия обратила внимание и в оценке которых мы с ним вполне сошлись. Тут Седельников за­пальчиво объявил, что он сделает свои показания на суде, перед которым Гуковскому придется отвечать.

note 94 Не могу не упомянуть об одном характерном эпизоде, происшедшем во время наших объяснений в вагоне Иоффе. Вдруг отворилась дверь и вошел какой то очень толстый господин с громадным животом и жирным неприятным лицом.

Note94

429

— А, вот вы где! — воскликнул он, обращаясь к Гуковскому. — Разве вас еще не расстреляли? Амнеговорили что вас за все ваши художества давно приста­вили к стенке… А вы вот живы и здоровы!..

— Жив и здоров хе-хе-хе, — отвечал Гуковский, здороваясь с вошедшим.

Вошедший оказался профессором Юрием Владимировичем Ломоносовым, с которым мне никогда рань­ше не приходилось встречаться. Он сказал, что только что из Стокгольма и что ему очень нужно повидаться со мною, условившись встретиться на другой день. Вскоре после его ухода наши "мирные переговоры" были закон­чены, и все отправились, восвояси, кроме меня. Я остался еще у Иоффе, чтобы вспомнить старину (Берлин) и пого­ворить о ней. И между прочим, когда мы, наговорившись до сыта о прошлом, перешли к настоящему, Иоффе ска­зал мне:

— Ну, дорогой Георгий Александрович, и выпала же вам марка! Вот уж не думал, что Гуковский такая гадина… И ведь я же содействовал его назначению в Ревель…

Мы дружески расстались с Иоффе. Его уженет вживых. Его долго травили, несмотряна высокие посты, которые он занимал. Этой травлей его довели до глу­бокой неврастении, сопутствуемой какими то психически­ми расстройствами. Он просил и умолял (совершенно больной и разбитый, он был в Москве) о разрешении уехать лечиться заграницу, но тщетно.

Судя по нашей последней беседе с ним в Ревеле,

во время которой он, хотя и говорил со мной очень осторожно (ведь в СССР даже близкие друзья, увы, говорят друг с другом дипломатически), одна­ко, разочарование в советской деятельности и в советских достижениях прорывались в нем довольно определенно. Но тогда еще жив был Ленин, начавший уже в своих речах осторожно предостерегать товари­щей от увлечений, которые он называл "детскими бо­лезнями", подготовляя их таким образом к необходи­мости изменения твердокаменного курса в сторону постепенного смягчения режима и к переходу на новые рельсы, на рельсы строительства нашей родины, первым этапом чего и явилась "новая экономическая политика", известная под сокращенным названием "нэп"… И Иоффе, даже не стесняясь, благо об этом говорил уже сам "Ильич", все свои надежды возлагал на изменение курса, как на единственный выход из того тупика, в котором уже тогда находилась Россия, так как видел вполне основательно спасение только в том направлении, с которым ведет теперь безумную борьбу Сталин, искренний но неумный человек…

И я не сомневаюсь, что Иоффе говорилне со мной одним о своих разочарованиях и своих надеждах, что, благодаря круговой системе сыска в СССР и взаим­ному подсиживанию и доносам, становилось известным, в сферах где господином положения после смерти Ле­нина был уже Сталин.

И потому то я полагаю, несмотря на все старания Иоффе, его просьбы и даже унизительные мольбы, ему отказывали в разрешении ехать лечиться заграницу, где он, прозревший и разочаровавшийся в интегральном большевизме, мог быть(а я уверен, и был бы) опасен советскому правительству своими note 95 разоблачениями…

Note95

431

Больной и физически и душевно, весь терзаемый противоречиями, чувствуя себя в роковом кольце, из которого не было выхода, Иоффе, не желая сдаваться — настолько то он был порядочен — покончил с собой выстрелом из револьвера… А ведь он был безусловно талантливый человек и, в частности, как дипломат, пользовался далеко за советскими сфе­рами выдающейся репутацией…

XXX

Читателю, хоть сколько-нибудь следившему за развитием советской власти с самого ее появления на ис­торической арене, известно, конечно, что правительства всех стран, до Америки включительно, наложили в свое время между прочим, бойкот на русское золото, которое, таким образом, легально не котировалось на западноевропейских биржах. Между тем, у советского правительства для его закупок, не считая небольших запасов иностранной золотой валюты, оставшихся от царских времен, не было иных ресурсов, кроме золотых полуимпериалов. До моего приезда Гуковский, как я уже отметил, ведший небольшой обмен валюты лично, по произвольному ему одному ведомому курсу, прямо из своего письменного стола, а в крупном масш­табе при посредстве такого банкира как упомянутый выше Сакович, все время терял на этом обмене. Это­му понижению курса нашего золота, помимо бойкота, спо­собствовало еще и то, что, заключая договоры с разного рода поставщиками на товары, он в виде авансов, открывал им аккредитивы, внося наше русское золото, которое уже сами поставщики должны были обменивать note 96 на ходовую, обычно шведскую, германскую и изредка английскую, валюту. Поставщики пользовались угнетенным положением русского золота на западноевропейской бир­же, а кроме того, входя с Гуковским в «полюбовные» сделки, лимитировали наше золото в иностранной валю­те по самому низкому курсу. У нас же в Москве, плохо разбираясь в валютных операциях и переоценивая удельный вес бойкота русского золота, одобряли те курсы, о которых им сообщал Гуковский в своих реляциях, как о высших "достижениях".

Note96

432

Назначив меня в Ревель, советское правитель­ство возложило на меня обязанность снабжать актуаль­ной валютой всё наши заграничные организации, возглавляемые Красиным в Лондоне, Коппом в Берлине, Литвиновым в Копенгагене и разными, специально ко­мандированными в ту или иную страну, лицами (как, например, Бронштейн, брат Троцкого) для определенных закупок, а также и многочисленные тайные отделения Коминтерна, пожиравшие массу денег…

Задача эта при современной ситуации была очень нелегкая. Я имел возможность продавать золото только в Сток­гольме. Конечно, стокгольмская биржа была лишь промежуточным этапом для нашего золота и в свою оче­редь перепродавала его (иногда, как мне говорили, для обезличивания нашего золота в интересах сокрытия его происхождения, его перетапливали в слитки «свинки») на крупных биржах, как берлинская, например. Разумеется, мы теряли от этой перепродажи, но ничего в то время нельзя было поделать…