Среди нехоженных дорог…
Шрифт:
Ведь, по-вашему получается, что ход нашего развития определяет не равнодействующая внешних и внутренних сил, а Время?
В.В.: Совершенно верно, именно Время определяет и то, и другое, и расклад сил, и характер развития, как в мире живой, так и неживой материи.
А что касается твоего замечания, что это моё утверждение противоречит твоему опыту и знаниям, то, боюсь, это значит лишь то, что ты, дружок, ещё не дорос даже до весьма скромного опыта и знаний Екклесиаста, ещё бог весть когда учившего, что «Всему своё время, и время всякой вещи под
Андрей продолжил: «Время разбрасывать камни и время собирать камни…».
Да, тут вы меня ловко срезали. Особенно учитывая, что из всего Ветхого Завета единственно ценным для меня является Екклесиаст.
Хотя, признаться, я всегда воспринимал его, в том числе и этот пассаж, как лирику, а не как физику.
Вы же на все смотрите глазами физика, и каждый раз норовите пользоваться терминами физики, вы что, физик по образованию?
В.В.: Нет, по образованию я как раз лирик, а не физик. Лет двадцать назад кончал консерваторию, после чего играл в московской филармонии. После просветления, правда, пришлось эти игры бросить.
Андрей: Почему? Музыкант, да ещё в филармонии – отличная работа.
В.В.: Потому что «зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике и светит всем она в доме».
Да, так вот, что касается выбора мною физических терминов, должен сказать, что если ты хочешь объяснить какую-то вещь, то должен выбрать тот язык, который наиболее точно отражает суть этой вещи.
На данный момент вопросы нашего бытия наиболее точно можно отразить только языком физики. Конечно, язык этот должен быть понятен тому, к кому ты обращаешься. Но ты, похоже, с курсом физики за среднюю школу знаком?
Андрей: Да, вполне. Мне только непонятно, каким образом музыкант…
В.В.: Постиг язык физики? Это результат длительных занятий йогой, работы с собственным телом и сознанием. Ведь ни наше тело, ни сознание ничем от других физических инструментов не отличаются, разве что степенью сложности. Естественно, что в своей работе я пришёл к тем же выводам, к каким пришли физики, потому я и пользуюсь их языком.
Андрей: Странно. Йога всегда считалась идеалистическим, религиозным учением, а вы, оказывается, махровый материалист.
В.В.: Я ни то, и ни другое. Идеализм – материализм – это всего лишь точки зрения, инструментарий, так сказать, своего рода очки, которыми мы смотрим на мир: одними очками удобно читать газету, другими смотреть телевизор.
Религия начинается там, где знания в своём бессилии уступают место вере, разум – морали и этике; граница между ними весьма условна и относительна.
Подходит Бачков: Загораем?
Андрей: А что ещё делать? Курортный сезон, похоже, придётся здесь проводить.
Бачков:
Подходит Одуванчик (высокий худощавый старик с пышной кучерявой совершенной белой шевелюрой): Анатолий Сергеевич, будьте добры, пожалуйста, ключи. Хочу прополоть сегодня эту клумбу с георгинами, если время позволит.
Андрей: Здесь время не проблема.
Одуванчик недовольно взглянул на Андрея, ничего не сказав.
Бачков: Держите, Евгений Павлович. Смотрите, не перетрудитесь на солнце: сегодня, похоже, будет жарко…
Андрей: Откуда у вас этот божий одуванчик?
Бачков, присаживаясь: Сёстры его сдали. У него две сестры в Москве, он жил у них…
Андрей: Он что, одинокий?
Бачков: Да.
Андрей: И что ж?
Бачков: Да ничего ж, обычная история: то ли он им надоел, то ли их детям жилплощадь понадобилась…
Андрей: Но он, вроде, вполне нормальный старик…
Бачков: Ну, это ты у покойного Мирошкина спроси.
Андрей: Какого Мирошкина? Уж не профессора ль Мирошкина ты имеешь в виду?
Бачков: Да, бывшего нашего главврача. А ты что, его знаешь?
Андрей: Как не знать! Он был моим судэкспертом, влепил мне шизу и признал невменяемым, короче, подмахнул всё, что гебня на меня навешала.
Бачков: Ну, не сделай этого он, это сделал бы кто-то другой. В любом случае, ты бы этого не избежал.
Андрей: Может быть. Скажу только, что до Мирошкина меня возили в Сербский, показывали их академику. Так вот тот давать заключение отказался…
Стало быть, ты говоришь, он сдох?
Бачков: Помер, 4 года назад.
Андрей: И за что ж он упёк сюда Одуванчика?
Бачков: Не знаю. Может за взятку, а может по блату. Во всяком случае, сидел он при нем, как в санатории, и даже имел к Мирошкину свободный доступ. К нему, правда, и нынешний главврач нормально относится.
Старичок он безобидный, хлопот с ним никаких, цветы любит. Весь наш садик – это его работа: и те шикарные клумбы под окнами, и эта сирень.