Среди пуль
Шрифт:
Достигли кабинета, в котором размещался Советник. Посыльный без стука толкнул дверь, вошел. Следом Николай. Белосельцев остался в темноте коридора. Сквозь отворенную дверь он увидел изумленное, беззащитное лицо Советника. Хрустальную призму и вмороженную в нее радугу. Хотел войти, объяснить, кто он, этот измученный, наделенный знанием, непонятный и отвергнутый человек. Но не вошел, остался на месте. Время, в котором все они пребывали, как огромная льдина, оторванная от берега, двигалось в неодолимом стремлении, и все, что ни случалось на этой льдине, в этом отдельном оторванном времени, не могло изменить его ход и движение. Все они, с оружием и
– Собирайся!.. Вытряхивайся отсюда! – сказал посыльный Советнику. – Минута на сборы!
– В чем дело?.. Кто вы такие?.. По чьему приказу?.. – пробовал возразить Советник, близоруко щурясь на автоматы, на камуфляж, на красно-белую Звезду Богородицы.
– Приказ начальства!.. Повторяю – минута на сборы!..
– Слушай ты, харя! – Посыльный ткнул автоматом в бок Советника. – Через минуту я пристрелю тебя, а то, что от тебя останется, скину в шахту лифта!.. Считаю!.. Время пошло! – он задрал рукав, открыл большие офицерские часы, поднес к свече.
Советник молча, торопливо засобирался. Сгреб со стола бумаги, схемы, стал рассовывать их по карманам плаща. Направился было к дверям. Вернулся, схватил хрустальную призму и пошел, держа ее перед собой. Двое автоматчиков отправились сопровождать его. Они высвечивали фонариком путь, и казалось, Советник несет в темноте свой светоч, свою волшебную радугу под дулами автоматов.
Белосельцев не последовал за ними. Подошел к темному большому окну, от которого давило холодом. Время, как оторванная льдина, мерно двигалось среди полярных течений, несло на себе их всех, и он покорялся этому неодолимому слепому движению.
Увидел сквозь стекло, как внизу, на пустыре перед Домом Советов, появились три тени – Советник и сопровождавшие его автоматчики. Они шли прочь от Дома сквозь баррикаду, к пустой глянцевитой улице с млечными отсветами фонарей. Автоматчики отстали, остановились. Советник удалялся один, сгорбленный, втянувший голову в плечи. В его руках, когда он подходил под фонарь, что-то неярко мерцало.
Белосельцев отошел от окна, испытывая пустоту и усталость. Словно в его груди внезапно замкнулись два электрода, вспыхнули и сгорели, оставив после себя тусклую окалину.
Белосельцев лежал в кабинете на составленных стульях, и черное окно казалось квадратным жерлом, сквозь которое в кабинет вталкивался густой, как студень, холод. Он чувствовал себя залипшим в жирный, застывающий холодец. Испытывал брезгливость к своему немытому телу, грязным рукам, к густому, как клей, воздуху кабинета.
Снаружи в городе шла обыденная вечерняя жизнь. Пульсировала малиновая реклама, предлагая то ли водку, то ли колготки. Промелькнули светляками вагоны метро – поезд вынырнул из туннеля, пробежал по мосту и спрятался снова под землю. Вспыхнула туманная зеленоватая искра – троллейбус неосторожно коснулся контактного провода. Люди в городе после прожитого дня буднично ужинали, сонно смотрели телевизор, укладывались на боковую, с женами или без них. И никто не спешил на помощь осажденному Дому, никто не пытался прорвать ограждение, пробиться к ним, замерзающим,
К нему постучались. Фонарик блеклым лучиком отыскал его ложе. Простуженный голос Морпеха позвал его к Красному Генералу.
Красный Генерал сидел перед огарком свечи, протянув к нему свои обожженные руки, пытался согреться от крохотного огонька. Перед ним сидели двое. Вглядевшись в колеблемый сумрак, Белосельцев узнал в них длинноволосого гитариста и девушку с неизменной брезентовой сумкой.
– Это наши разведчики-спелеологи, – сказал Красный Генерал. – Пойдете с ними, отыщете лаз под Домом, найдете подземные коммуникации. Оцените возможность проникновения диверсионных групп. Вы получили задание от Руцкого, совмещайте его с этим. У меня все. Выполняйте.
Он еще ближе подвинул ладонь к свече, погрузил комнату в мрак. Только ладони его светились. Казалось, вот-вот они захрустят, задымятся, как береста.
– Мы знаем, где ход, – уже в коридоре, подсвечивая фонариком путь, сказала Белосельцеву девушка. – Надо разблокировать дверь и проверить сухой коллектор.
Белосельцев зажег свой фонарь, и они втроем, пересекаясь и сталкиваясь белыми зайчиками света, стали спускаться по лестнице.
Они миновали холл, где на полу, бок о бок, спали люди, набросав на себя ветошь, хлам, содранные гардины и гобелены. Это спящее бугристое лежбище, кашляющее, стенающее, напоминало лазарет неизлечимо больных. Казалось, наутро санитары с носилками станут выносить из холла недвижных, остроносых покойников.
По сырым, пахнущим известкой и плесенью ступеням они проникли в подвал. Фонарик освещал блестящие лужи, тряпье, вмурованные стальные двери с маркировкой и тяжелыми поворотными ручками. Белосельцев поспевал за молодыми людьми, машинально читая маркировку.
– Здесь! – сказал юноша. – Вход в воздухозаборник. Надо вскрыть замок.
Девушка светила на шершавую стальную дверь. В свет фонаря попадали белые, по трафарету намалеванные цифры с капельками конденсата, будто потный металл, щель, в которой виднелся язык замка.
– Вскроем в четыре руки! – В руках парня появился ломик. Он вставил его в щель, потянул. Ломик сорвался и зазвенел на полу.
– Помогите, – сказал Белосельцеву парень, снова вставляя лом в щель.
Схватив лом, напрягая металл, мерно, сильно надавливая, они раздвинули щель. С нескольких попыток выворотили язык замка, и из отворенной двери ударило холодным твердым воздухом, как взрывной волной.
Шагнули в иное, открывшееся за дверью пространство. Белосельцеву показалось, что сзади задвинулась каменная плита, отгородила их от поверхности, поместила в подземный мир, куда не ступала нога человека.
Вначале шли в бетонном глухом коридоре по мягкой пыли, глушившей шаги. Не было звука, эха, шуршания. Не слышались дыхание, кашель. Замерли и погасли все внутренние биения, создающие у живого существа непрерывный звуковой фон. В этой ловушке звука не действовали барабанные перепонки, атрофировались височные кости. Безвоздушная среда была наполнена сухим, мягким пеплом от сгоревшего звука, и это пугало и мучило. В бетонных стенах были дыры и рытвины, и Белосельцеву казалось, что это открытые рты, из которых не может вырваться крик.