Среди пуль

Проханов Александр Андреевич

Они двигались к мэрии, к ее зеленому мерцающему стакану. Уже становились видны автобусы с войсками, машины связи, начинало долетать из-за домов размытое эхо громкоговорителя – это «желтый Геббельс» дразнил и мучил защитников. Белосельцев не понимал, почему Каретный выбрал это направление, вновь приблизился к осажденному Дому.

– Твоя следующая и, быть может, основная задача – заручиться расположением Руцкого. Приблизиться к нему максимально, войти в доверие. Собственно, ты это сделал. Рискуя жизнью, пригнал наливник солярки, вывел его на связь с внешним миром. Ты не из числа его вероломных соратников, которые разбежались сразу же, как только он впал в немилость. Не из числа

его приближенных коммерсантов, которые сразу же перегнали деньги за границу, как только он попал в беду. Не из числа его охранников, которые сгинут, как только по Белому Дому отстреляется артиллерия. Ты человек со стороны, бескорыстный, отважный, честный. Именно к тебе обратится он в минуту предельной опасности.

Белосельцев чувствовал, как надвигается на него угроза, словно сверкающий нож бульдозера сдвигал огромную гору земли. Еще одна угроза, в дополнение к тем, что его окружали. Он был в окружении угроз. Некоторые из них обрели свое имя, нависли над ним. Другие медленно и неуклонно сдвигались. Он выполнял задание Руцкого, взаимодействуя с офицерами «Альфы». И выполнял задание Каретного, взаимодействуя с Руцким. Команды, которые он получал, исключали друг друга. Проводки, по которым поступали команды, не должны были касаться друг друга, иначе последует взрыв. Он жил как заминированный. Чувствовал в своих мышцах вживленные электроды, по которым бежали команды. Одно неверное действие, нетерпеливый, неосторожный поступок – проводки замкнутся, и он превратится в дым, в кровавую росу. Он шагал рядом с Каретным, чутко вслушиваясь в его бодрые слова, таящие смертельную угрозу.

– Мы слышали вздор о чемоданах Руцкого, набитых компроматом на придворную челядь. Он тряс этими чемоданами, а из них сыпалась труха. Изобличения мелких воришек, своровавших поставки «детского питания». Или «урожайные чеки». Или незаконное присвоение пары зданий в центре Москвы. Кто-то в страхе убежал за границу, кого-то отстранили от должности, на кого-то завели вялотекущее уголовное дело. Но Руцкой слетел не из-за этих дурацких чемоданов, не из-за вороха жеваных бумаг. Он слетел из-за маленького из крокодиловой кожи кейса с медными уголками и замковым кодом. В нем хранится всего несколько легких бумаг. Заграничные счета первых лиц государства и членов их семей. Размещение якутских алмазов, часть которых поступает в прямую собственность кремлевскому владыке. Нефтяные квоты, питающие личный бюджет разных дочек и жен. Недвижимость на Лазурном Берегу под Ниццей и деньги в банке «Барклай». Об этом чемоданчике стало известно. Это и послужило причиной отставки Руцкого. С этим кейсом Руцкой укрылся в мятежном Доме. Штурм, который неизбежно состоится, будет предпринят с целью отбить чемоданчик. Именно этот из крокодиловой кожи чемоданчик с медными уголками и замковым кодом ты должен будешь достать.

Они шли мимо мэрии, Белосельцев видел оранжевые поливальные машины, перегородившие проезд с проспекта к Дому Советов, белые, яркие витки колючей проволоки, цепи солдат, монотонно, неодушевленно расставленных. Отчетливо доносилась металлическая похабная музыка «желтого Геббельса». Белый угол дворца был безлюден, лишь на утлой баррикаде трепетал маленький красный флажок.

– Будет такой момент, во время штурма или до него, когда Руцкой почувствует, что обречен. Его жизнь зависит от волшебного чемоданчика. Он призовет тебя и вручит чемоданчик. А ты передашь его нам. Ибо в этом чемоданчике, как на игле Кощеевой, зиждется жизнь Властелина. Тот, кто владеет чемоданчиком, владеет Властелином. Президент владеет чемоданчиком с «ядерной кнопкой», а мы владеем чемоданчиком со счетами в банке «Барклай»! Кто сильнее?

Каретный

рассмеялся, повернул к Белосельцеву белозубое открытое лицо. И пока он смеялся, Белосельцев вспомнил чешуйчатый чемоданчик в руках Руцкого, обитые красной медью углы, хромированный, с набором поворотных валиков замок. И снова с холодной ясностью ощутил, что это и есть его смерть – белозубый, дружелюбно смеющийся Каретный, шагающий вдоль гранитного пандуса мэрии, к которому прислонились два милиционера с автоматами.

– Куда мы идем? – спросил Белосельцев. – Хочешь снова запустить меня в Дом Советов?

– Зачем! Если ты вышел, значит, в этом есть нужда для тебя, для Руцкого. Вернешься, когда сочтешь нужным.

– Так куда мы идем?

– А ты не догадываешься?

Они спустились в подземный переход под проспектом. Вышли на другой стороне и оказались на набережной у знакомого углового серокаменного Дома с огромной, продуваемой ветром аркой.

– Зайдем на минуту. Согреемся, выпьем по чарке, – предложил Каретный.

Возможность оказаться в тепле, выпить крепкого зелья, горячего чаю – эта возможность показалась Белосельцеву желанной. Он почувствовал, как промерз. Холод и сырость от железных баррикад, от холодных полов и стен, от промозглого сквозняка подземных туннелей, от моросящего московского неба, от солдатских касок и белых омоновских шлемов – этот холод лишил его сил. При одной только мысли о тепле он испытал раздражающий мелкий озноб.

Пока они поднимались в медленном лифте на последний этаж, Белосельцев вспоминал их первое посещение дома, жестокий налет на офис, рыжебородого клерка, которому Каретный подсовывал под кадык зажигалку. И второе посещение дома, когда он карабкался под дождем по пожарной лестнице, обжигая руки о ржавые перекладины. Их встречу с Каретным на ребристой крыше, их полет над Москвой на крыле огромного перепончатого нетопыря.

Они вышли из лифта, Каретный нажал звонок, новая металлическая, обитая кожей дверь растворилась. На пороге стоял Марк. Приветливым восклицанием он пригласил их войти.

– Господа, вас здесь ждут и любят!..

Он светился радушием, статный, черноволосый, с крупным носом и резко очерченными, сочными губами. Был в просторном свитере, спортивных брюках и мягких домашних туфлях. Он с наслаждением выговаривал русские слова, в которых едва заметно, как слюда в граните, проскальзывали рокотания иного языка.

– Марк, надеюсь, девушки уже ушли? – посмеиваясь, спросил Каретный, проходя в комнаты и плюхаясь в глубокое кожаное кресло. – Дай нам что-нибудь выпить! А то у нас желудки примерзли к позвоночникам!

Белосельцев, усевшись в кресло, с наслаждением оглаживал мягкие кожаные подлокотники, предвкушая согревающую рюмку. Комната, в которой он оказался, ничем не напоминала разгромленный офис. Ни конторских столов, ни компьютеров. Атласные обои. Плотные шторы на окнах. Резной, с латунной стойкой бар. Под торшером на лакированном столике – овальный футляр, в котором носят виолончели или саксофоны.

– Джин?.. Виски?.. Водка?.. – Марк, подвязавшись маленьким фартуком, орудовал у бара, выставлял бутылки и рюмки.

– Виски! – потребовал Каретный. – И не вздумай кидать лед!

Они пили виски из тяжелых граненых стаканов. Белосельцев с наслаждением пропускал длинные обжигающие глотки, ниспадавшие в глубину тела мягкими волнами тепла.

– Неспокойно у вас тут, – обратился Марк к Белосельцеву, показывая, что рад встрече, хочет услужить гостю, дорожит их прежним знакомством. – Опять, что ли, русская революция? Россия не может без этого?

– Россия меняет кожу, – ответил Белосельцев. – Вернее, кожу с нее снова сдирают, и она кричит от боли.