Среди рабочих
Шрифт:
Дойдя до конца прокоса, почти под самую монастырскую стену, шедший впереди послушник остановился, обтер полой балахона потное лицо и, подождав немного, когда подойдут другие, начал делать свальник.
Под косой трава ложилася, Под серпом горела рожь…— запел он вдруг густым басом, покатившимся по лугу и. отозвавшимся по ту сторону реки в сосновом бору:
— Вот я те задам! — завопил отец Зосима, перебивая. — Игумену скажу… Ах ты, рыжий, красный… Молчать! Я — хозяин! Не вводи во искушенье… Ах, ты, лодырь гладкий!..
Послушник громко захохотал и крикнул:
— Я хозяин!
— Я хозяин! Я хозяин! — подхватило несколько голосов.
— Я хозяин! Я хозяин! — громко и необыкновенно внятно ответило из соснового бора эхо.
— Молчать! — пуще прежнего завопил отец Зосима, в ярости затопав ногами. — Ах вы, лодыри! Кашу вам жрать только!.. Игумену скажу… Косите, косите, вам говорят!.. Встали жеребцы стоялые!
— Я хозяин! — опять крикнул кто-то.
— Озорной народ, — вполголоса заметил дядя Юфим. — Да что им, правда… Ишь, морды-то лопнуть хотят… Жеребцы и есть!..
Между тем взошедшее солнце начинало сильно припекать: трава сохла, и косить становилось труднее.
— Коси коса, пока роса, — сказал дядя Юфим, начиная третий прокос. — Роса долой, и мы домой.
Прошли еще по прокосу. Солнце стояло уже высоко. По времени пора уже было завтракать. Но отец Зосима, казалось, и не думал об этом. Он ходил, заложив руки за спину, и покрикивал:
— Поуспешнее, рабы божьи, поуспешнее!.. Еще прокосик, другой… поуспешней!..
Прошли еще по прокосу, и рыжий послушник, шедший впереди, бросил на землю косу, обтерев, как и давеча, полой балахона потное лицо:
— Довольно!.. Жрать пора… Эна, какую махину смахнули!..
И правда, скосили много… Высокие, «пухлявые» валы лежали, как гряды.
— Возов десяток ахнули!
— Болтай! — крикнул на него отец Зосима. — Больно много насчитал… Скажи пять — и то ладно! Еще бы прокосику…
— Пять! — передразнил его послушник. — Эх, ты, «я хозяин!..» Пойдем-ка, пойдем, нечего разговаривать… Подноси по банке.
— Только об этом и думаешь, — проворчал отец Зосима, — налакаться бы поскорее….
Недовольный, он пошел однако к монастырю. Закинув за плечи косы, звякая на ходу брусками, мы все отправились за ним…
LIV
В трапезной приготовлен был завтрак: капуста с квасом, картошка со свеклой и оставшаяся от вчерашнего ужина черная каша.
Послушники не садились за стол, ожидая отца Зосиму, который пошел к эконому за водкой.
Вскоре он пришел, весь запыхавшись, неся подмышкой «гудуху», и, кроме того, в карманах подрясника торчали у него еще две бутылки.
Радостный гул голосов встретил его. Лица у всех расцвели, стали радостные,
У многих из послушников оказалась припасенная заранее посуда: у кого половинка, у кого бутылка. Эти запасливые люди, оказывалось, копили водку, выливая свои «банки» в посуду до тех пор, пока она не наполнялась до краев, и тогда уже водка выпивалась сразу…
— Чего пить стакашиками? Лизнешь — и не попахнет… То ли дело сразу… Пить — так пить, чтобы накачивало!..
Отец Зосима дрожащими от волнения руками открыл пробку и начал небольшим граненым стаканчиком, «семериком», обносить косцов.
Тем, которые отливали, он велел подходить после. Таких оказалось человек восемь. Отец Зосима, наливая им банки, сказал:
— Пьяницы, вы, пьяницы горчайшие!… Зависть у вас… нажраться до бесчувствия… Эх, вы!..
Когда все выпили, и водки еще осталось много, отец Зосима сказал, обращаясь к нам:
— Рабы божьи, подходите!..
Мы не заставили повторять предложение и подошли.
— Гоже! — сказал дядя Юфим, выпив и утерев рукавом губы. — С устатку-то гоже…
Сели за стол. Отец Зосима, забрав оставшуюся водку, ушел. Мы остались одни, и за столом пошел веселый, оживленный разговор, смех, шутки…
— Ну и жизнь здесь, — наклонившись ко мне, тихо произнес Тереха-Воха, — истинный господь, помирать не надо!
— Нравится?
— Жуть!
— Оставайся совсем…
— Что ты… очумел? Чай, мне жениться надыть… Так я говорю…
После завтрака косцы-послушники разошлись по кельям спать, а мы, не видя отца Зосимы и не зная, что теперь делать, тоже завалились в рабочей на свои нары. Но долго нам лежать не пришлось: явился отец Зосима, веселый, разговорчивый, раскрасневшийся, по всем признакам сильно выпивший, и весело крикнул:
— Эй, рабы божьи!.. Что это вы… спать? Сон пагуба… Подите валы бить… Там, вон, у крыльца, грабли… Вёдро господь посылает… Много хлопот мне теперича предстоит… Да!.. Один я… за всеми догляди… упустишь ведь час — все пропало… Я уж давно этим делом заведую… Полная моя власть… Я хозяин!
Нечего было делать — мы вышли из рабочей, взяли грабли и отправились на луг. Здесь уже человек десять пожилых монахов потихоньку ходили и разбивали «граблевищами» валы. Работа шла лениво, неохотно, через пень колоду.
Мы присоединились. Крайний монах, с длинной седой бородой, худой и горбоносый, с выпуклыми неприятными глазами, покосился на нас и как-то прошипел:
— Лодыри… Кашу только жрать пришли сюда, необузданные!..
— Не более твоего, отец, жрем, — ответил Малинкин, — чего ты нас попрекаешь… не твое…
— Молчи!..
— А ты что за птица такая выискалась, чтобы я перед тобой молчать стал… Начальство здешнее, что ли?
— Отстань, деревня, — крикнул монах и, закинув грабли на плечо, торопливо отошел от нас в сторону, на другой вал, сердито на ходу оглядываясь и сверкая глазами.