Средняя Эдда

Захаров Дмитрий

Илья впрыгнул в следующий состав – снова почти пустой – и теперь ехал до «1905 года». Здесь снова вроде как ремонтируют эскалатор, но понятно, на самом деле роют ад. Это по всему метро так: спешат поглубже закопаться, пока не началось. Пока в окно не стало просовываться серо-облачное, московское ежедневное. Осеннее разрывное. От этой пелены местные хотели бы схорониться даже в подземном аду. Они помнят, что метро – объект оборонный, значит, тут должно прятаться убежище.

А может, подумал Илья, эта вынимающая кишки осень в самом деле оружие массового поражения? Американы нас уделали, а мы даже и не сообразили. Какой-то там истребитель пятого поколения собираем

из говна и палок, а в глаза продолжает сыпаться эта безнадега, от которой ноги проседают и руки начинают дрожать. Нет, в самом деле, в аду должно быть повеселее. А тут – только обернуться дёрном и сидеть в самой глубокой норе. Лишь бы не видеть этого всего, не вспоминать даже.

Выйдя из стеклянных дверей, Илья с ненавистью посмотрел вверх – неба не было. Вместо него камуфляжная мелкодисперсная пелена. Кажется, запули в нее бутылкой – она только с чмоканьем всосет. Еще и дождь сыплется…

Он прошел мимо темного пятна памятника, отсалютовав послюнявленными пальцами братьям-рабочим в бэтмановском плаще. Хорошо было бы на сам монумент флаг шлепнуть, но слишком место заметное – в момент заметут. Значит, через парк к Трехгорной мануфактуре, так ведь и собирался.

Между деревьями висели свалявшиеся клубки тумана. На лавках всё еще обитали какие-то полупьяные полупидоры. Недолго уже.

Илья чуть замешкался перед подземным переходом, потом плюнул и перебежал дорогу поверху. Береженого бог бережет. И даже если бога нет, у береженого по-любому остается больше очков жизни.

Теперь Трехгорка была прямо перед ним: киношный краснокирпичный замок, изъеденный изнутри модными кофейнями и барбершопами, – воображаемая Европа, что-то о себе воображающая.

Два флага-плаката пошли на западную стену. Они здесь смотрелись как родные, будто их еще при царе-батюшке впечатали. Еще один Илья внезапно добавил внутри – слева от магазина раздутых курток с татуированными рукавами, он решил, что там должен быть приличный трафик – не каждый день такую ерунду показывают. Вообще-то он редко импровизировал: расстановка – штука выверенная, точный ритуал. И только так и работает. Теперь из-за внезапного порыва придется Полянку, наверное, обездолить.

Илья снова обернулся. Хвоста нет, и отлично. Значит, просто паранойя. Уважаемое заболевание, профессиональное. Он, когда еще в Сибири ставил «Флаги независимости», уже тогда оглядывался: топают ли. Сначала казалось – да, потом – нет. А потом цензоры в самом деле появились – два года назад. Тогда Коржик вовремя предупредил – Илья с Майей собрали ноги в руки и свалили в Москву, на всякий случай через Минск. Маленьких вот не увезли – это беда. Крошка и Василиска – как они там? Только тем и успокаиваешь себя, что котам нельзя, в смысле с котами нельзя. Сейчас вот, может, тоже срываться придется.

С 1905-го он двинул на Баррикады. Пока шел, в голове самозародилась песня Гребенщикова «Таможенный блюз»: «Третий отец – Дзержинский, четвертый отец – кокаин, с тех пор, как они в мавзолее, мама, я остался совсем один». Илья стал думать в том ключе, что Гребень не понимал своего счастья. В мавзолее. Сейчас-то папаши один за другим лезут наружу.

Около зоопарка, прямо посреди дороги, показательно стояла полицевозка. Илья на несколько секунд замешкался, пропуская накатившую волну теток в цветастых пальто с волочащимися за ними, будто тяжелые хозяйственные сумки, детьми. Крутанулся на каблуках, решив свернуть на Большую Грузинскую, передумал, сделал пару шагов, снова передумал и быстро перебежал улицу в потоке недовольных спешащих граждан.

Метрах в двухстах от перекрестка –

направо, направо и снова направо – забор зоопарка оказался разрисован зверями-птицами: голова ворона в профиль, еще одна – повернутая в обратную сторону, волк с солнцем в открытой пасти… другой – с луной. Илья даже остановился, разглядывая когти и перья. У всех зверей, даже у стоящего на задних лапках волчка-щеночка, были змеиные глаза: зелено-золотистые, посеченные сверху вниз узким черным зрачком. От этого казалось, что каждый из них, даже тот, кто прикидывается плюшевым, гипнотизирует тебя, чтобы задержать на лишнюю секунду, необходимую для броска. И вот она прошла, и эти глаза уже напротив твоих.

Илья поежился. Ему резко расхотелось ставить что бы то ни было по соседству с зараженным выводком. Кто это начал такое бодяжить?

Он пошел дальше, стараясь не наступать на расползающуюся из луж грязь. Она, тем не менее, всё равно квакала под ботинками. Под правым, у которого трещина в подошве, громче.

Илья направился через Садовую – к Патриаршим. Из всего этого города для ежиков в тумане здесь едва ли не единственное приличное место. Ну как приличное. Тоже гадостное, но всё же обаятельное в своем бесстыдстве. Если Трехгорка – это влажные сны хипстеров, то здешний нарисованный на куске холста Париж – пастбище их старших братьев и сестер. Шоссоны с яблоками, отполированные «Bentley», кафешки с расшитыми поджопниками для сидения на улице. Здесь ты Незнайка на Луне, а вокруг – артефакты чужой до невозможности цивилизации. Их полиция, их макаронные фабрики и газеты для любителей почитать лежа остались на работе, застряли в каком-нибудь четверге. А по субботам Спрутсы, Миноги и Хапсы танцуют здесь одни.

Илью интересовал бар «Малевич» («Бармалевич»?) на первом этаже сталинского дома-торта. В нежную розовую пастилу фасада врезалась неуклюжая кособокая дверь заведения, а из черных квадратов окон выглядывали проволочные револьверы. Илья подошел к двери и даже подергал ее ручку – та не поддалась. В такое время здешние еще не вынули себя из утренней дремоты. Не знают, что их место обитания стало объектом «культсопра».

Он достал два плаката и без спешки, аккуратно убирая защитный слой, наклеил их поочередно на одно и другое окно – так, чтобы пистолеты оказались выше снежинок. Теперь со стороны казалось, что они тоже часть композиции.

– А может, стоит взять на вооружение, – сам себе сказал Илья, разглядывая то, что получилось.

Они вышли со стороны «Баррикадной». Поджидали, поди. А может, как Майя и говорила, уже вчера на плечо сели.

Илья оглянулся и быстро пошел в сторону Тверского бульвара. Шагов через 50 остановился: конечно, и здесь тоже. Двое в веселеньких ветровках: желтенький и оранжевый. Цыплятки.

Он рванул с места вправо и тут же резко влево – в переулок, а дальше можно в какое-нибудь посольство через забор попробовать. Только эти – в спортивных штанах – очень быстрые. Зожники наверняка.

Илья бежал, спиной чувствуя, что проигрывает. Еще, может, метров сто и…

Всё.

Еще двое впереди.

Он остановился и поискал глазами случайных прохожих. Есть такие, но уже сообразили, к чему дело, и быстро-быстро во дворы.

Зожники, не спеша, приближались. Те, что спереди – в дутых спортивных штанах, шапочки спартаковские, – скалились. Те, что со спины – во всём подряд, – просто шли гопой. Слипшиеся до неразличимости.

Илья расстегнул ворот пальто – жарко.

– И чего ты у нас забыл? – спросил один из передних, остановившись на расстоянии прыжка.