Срезающий время
Шрифт:
— К чему Вы это говорите?
— Чтобы не подумали, что хочу присвоить Ваше изобретение. Оно мне не интересно. Я предлагаю улучшить штуцер настолько, чтобы и для Вас подобный выстрел по зайцу стал возможным.
— Знаете, — Полушкин приподнялся, — а я всё же попробую подстрелить этого жирующего зайца.
Поручик подошёл вместе со мной к чемоданам и, развернув свёрток, стал готовиться к выстрелу. И когда шомпол вернулся на своё место, несчастный заяц резко подпрыгнул и задал стрекача, а дальше события стали развиваться, как в старом добром вестерне, ни больше, ни меньше. На месте зайца вдруг оказались пятеро всадников, стремительно надвигавшихся на нас с пиками и саблями наголо. Буквально через пару секунд, сблизившись шагов на тридцать, один из них с каким-то воплем вскинул руку с пистолетом по направлению к нам, и тут же вылетел из седла. Раздавшийся треск выстрелов слился воедино. Стрелял
— Вы, вероятно, знаете, — вычищая каморы барабана, сказал я, — что современные ружья не отвечают тем задачам, которые сейчас ставятся перед армиями. Французы, англичане, австрийцы полагают, что проще купить готовое изобретение, чем заниматься этим самим, и во всех значимых оружейных компаниях сидят шпионы. Поверьте, так всё обстоит на самом деле, и то, что мы выехали из Тулы без особых проблем, ещё ничего не означает. Весьма возможно, что покушение уже вчера было оплачено иностранным золотом.
— Алексей Николаевич, это подозрения, или есть какие-нибудь доказательства?
— К сожалению… Я лишь догадывался, что в Туле находится пара-тройка лиц, среди которых не редкость и симпатичные женщины, имеющие связи с иностранными агентами. И как только им становится что-то известно — жди беды. Рассчитывал, что они начнут действовать в городе, да что-то пошло не так.
— Погодите, Вы хотите сказать, что мадмуазель Жульет…
— Полушкин, посмотрите на себя со стороны. Вы старый хрыч, а мадам, с которой хоть амурные картины пиши, чуть ли не залезла к Вам в штаны. Не говоря о том, что она вытворяла ногами под столом у градоначальника. Вам не показалось это странным? Впрочем, всем нам кажется, что лучше себя любимого никого нет.
— Может, я ей понравился?
— Безусловно! — сказал я с иронией. — А до этого ей нравился хлыщ с казённого завода, который как фокусник исчез.
Полушкин вздохнул, и, пораженный какой-то мыслью, отыскал походное зеркальце. Поднося его и так и этак, он стал всматриваться в свои собственные черты. В зеркале отражался обычный человек, не особенно высокий, но с мощным, как у борца, телосложением, с закрученными усами, с загорелым лицом, со смелым взглядом, присущим тому, кто привык к постоянным опасностям. Хотя он был еще не стар, но того юношеского задора, который наблюдался в его облике ещё лет пять назад, уже не осталось: конечно, труд и война наложили на него отпечаток, закалив его, но и взяли плату с лихвой. Взлохмаченные волосы уже блистали явной сединой, а припухлости под глазами говорили лишь о крепости вчерашнего венгерского и ни о чём другом. Лицо имело доброе, даже несколько простоватое выражение, но большинство людей предпочли бы видеть дружбу в этих проницательных серых глазах, нежели искру вражды.
— Наверно, Вы правы. — Сказал поручик с сожалением. — Я старый хрыч, но не дряхлый. И того дрыща с казённого завода скручу в бараний рог одной левой. Оттого и ретировался он. Хотя слащавая морда у него действительно подлая, такой всегда норовит исподтишка… Что б ему в седло гвоздь забили! Я только сейчас понял, отчего вы полночи просидели сначала с этим чиновником, а потом саквояж из рук не выпускали, и спать легли в сапогах!
— Из-за этого тоже, — подтвердил я, держа револьвер на взводе и обходя тела. — Только хлыща я этого здесь не вижу, а следовательно версия ревнивца отпадает.
Поручик подошёл к лежащему у кареты
Вытирая лицо платком, он с долей сарказма произнёс:
— Вы только что говорили, что им проще купить, а тут они шли в атаку. И сабля эта, — снимая темляк с руки мертвеца, — не два рубля стоит. Вот этот, — переворачивая тело лицом к себе, — совсем не простой казак, шашка персидская: с такой и полковнику не зазорно. А с пистолем и вовсе литвин, а может даже и шляхтич. Слышали, как он кричал: "Вырзнонць москаля"? Харя свиная! Что, зарезал? Опа, а вот и золото. Одна, две… Шестьдесят рублей. Э, нет! И не пытайтесь меня убедить их купеческим интересом, они точно шли по наши души. Думаю, нам стоит возвратиться в Тулу и кое с кем потолковать. А уж в цугундере они всё расскажут.
— Бесполезно, Иван Иванович. Без сомнения, истинные заказчики не одобрят средств, к которым эти господа прибегли для достижения цели, но они сумеют сделать вид, что ничего не знают. Можно быть каким угодно негодяем, но при этом сохранять вид честного человека — здесь я выругался — это искусство и у европейцев получается лучше всего. Но, простите, я отвлекся от дела… — проговорил я. — Надо всё здесь собрать и мотать отсюда как можно скорее.
— Тимофей, — крикнул Полушкин, — займись! А я пока лошадей соберу.
Мы ехали особо не разбирая дороги, всё более и более удаляясь от Тулы, ориентируясь лишь по одной примете: накатанная колея всегда выведет к населённому пункту. Пока не стало темнеть, всё шло замечательно: Тимофей споро управлял нашим экипажем, Полушкин посматривал по сторонам и даже пользовался "театральным" биноклем, иногда плотоядно улыбаясь в сторону трофейных лошадей, а я следил за компасом и картой. И вскоре мы оказались на широкой дороге, ведущей в деревню, которая уже рисовалась впереди.
Небо все плотнее затягивали тучи, собирался дождь, закаркали вороны, словно чувствуя несущуюся от нас смерть, и один из них, летя над ландо, словно бы вызвался нам в провожатые и, наконец, привел прямо к маленькому деревенскому кладбищу, окруженному, как стеной, беспорядочно росшими ивами. Низкая луковичнообразная маковка часовни, крытая дранкой; толстые венцы в основании и два крошечных окошка, сквозь которые внутрь косо пробивался свет; дверной проём, наполовину ушедший в землю, так что, входя, хотелось нагнуться. И столь же маленькое и неприметное, как часовня, кладбище с теснящимися могилами и крестами, скрытыми густой порослью крапивы, где свежевырытая яма была подобно бельму на глазу. Край неба потемнел, тучи сумрачно надвинулись на землю, оставляя лишь небольшой клочок светлого пространства, где мы остановились. И вот эта малость и неприметность деревни, кладбища и часовни произвела на меня странное действие: стало казаться, что все вещи мира исчезают, стекая по тонкому краю среза, на конце которого — пустота, за ней же больше ничего нет, только глухая молочная пелена, заслоняющая мир от глаз смертного. Невероятный выверт артефакта. Подобное происходило, когда "чёртово ядро" желало общения, или жизнь перемещённого подвергалась смертельной опасности. Эта картина наполнила меня отвращением, сама мысль о медленном стекании все ближе и ближе к краю среза, за коим — ничто, с ужасной силой хотела погнать меня прочь от этого крошечного кладбища, мерцающих лучин в окошках деревенских домов и начинающегося дождя. Прочь! В непроглядную ночь, спасаясь от белого марева, уже готового меня поглотить.
— Алексей Николаевич, — Полушкин наклонился ко мне, — что с Вами? Да на Вас лица нет, неужто покойники виноваты? Погодите, я средство одно знаю…
— Отставить, поручик. Всё со мной нормально. Давление падает…
Деревня с кладбищем ещё преследовала меня как воплощение ужаса, пока окончательно не скрылась из виду. Казалось, разверстая могила требует своей жертвы, норовит поглотить и предать забвенью. Лишь доехав до соседнего села с трактиром, я немного успокоился.
Но стоило подъехать к закрытым воротам, как полил сильный дождь. Ненастье и тьма, ставшие нам "любезными" попутчиками, прибавили забот, но когда это волновало природу? Стояла прохладная — я бы даже усомнился, не зная календаря, что летняя, — ночь, и в этом малоприятном, насмехающемся громом и молниями ночном странствии, Тимофей принялся лупить в деревянные доски. Небо в ответ ещё яростнее стало распалять своё воображение, дабы принести в эту тьму более яркие образы: молнии разбрасывали свои ветви, подобно корням гигантских деревьев, сливались в толстый перекрученный столб и били в землю. А та, в свою очередь, покорно принимала в себя эту безумную энергию, стеная в ответ многократным эхом от грохота грома. В трактире послышался шум, кто-то зажёг свечу, осветившую глядящего в окошко человека, и, наконец, при свете шипящих от воды факелов створки стали раскрываться.