СССР: от разрухи к мировой державе. Советский прорыв

Боффа Джузеппе

Под безраздельным руководством партии действовали в качестве «приводных ремней» другие массовые организации. По своему значению среди них особенно выделялись три: профсоюзы, комсомол и Советы. О первой уже говорилось, когда речь шла о промышленности. Что касается молодежной организации, то в годы чисток она тоже численно сократилась; но как бы то ни было, в ее рядах насчитывалось свыше 4 млн. человек и она уже вполне научилась мобилизовывать молодежь на все кампании, объявленные наиболее важными в данный момент, шла ли речь о строительстве новых заводов и городов или о посылке учителей в деревню. Советы и их руководящие органы представляли собой, особенно после принятия новой Конституции, пирамиду административных органов с исполнительными функциями, соответствующих партийных комитетов того же уровня. Именно поэтому, однако, они были единственным «приводным ремнем», охватывающим все население: при составлении списков кандидатов, подлежащих избранию на выборах, использовалась любопытная сталинская формула «блока коммунистов и беспартийных». Наконец,

не менее эффективными «приводными ремнями» были печать и наряду с ней кино, литература, искусство – все те виды деятельности, которые Жданов квалифицировал как «могучие средства» пропаганды. Из комплекса всех этих аппаратов слагалось государство, которое «направляет все отрасли хозяйства и культуры».

Здесь возникало вопиющее противоречие между существованием столь могущественного государства и общеизвестным тезисом марксизма и ленинизма о том, что с установлением социалистического общества государство должно начать «отмирать». Процесс, который развивался ныне в СССР, шел в противоположном направлении. После опыта 1937–1938 гг. никто не взялся бы утверждать, что у государства в Советском Союзе отмщают карательные функции или органы, специально существующие для их отправления. Мало того. Начиная с 1933 г., когда Сталин выдвинул требование «максимального усиления» государства, он неоднократно возвращался к этой теме и полемизировал, правда не без некоторой осторожности, со сторонниками тезиса об отмирании или по крайней мере того, что он называл «неверным» толкованием этого тезиса. На XVIII съезде партии Сталин решил взять быка за рога и открыто заявил, что высказывания Энгельса и Ленина по этому поводу не могут относиться к Советскому государству. Сохранение и упрочение этого государства он оправдывал международной изоляцией СССР, находящегося в кольце капиталистического окружения.

На фоне общеизвестных марксистских положений его аргументация выглядела весьма запутанной. Она плохо согласовывалась даже с другими его собственными тезисами, начиная с тезиса о «социализме в одной стране» (ведь именно на невозможность отмирания государства, пока остается окружение, и ссылались в 1926 г. его противники, доказывая, что речь не может идти о подлинном социализме) и кончая тезисом о непрерывном обострении классовой борьбы (Сталин теперь утверждал, что, поскольку народ «един», государственная сила требуется только для подавления врагов, засылаемых извне). Но там, где сталинским тезисам не хватало логической стройности, недостаток убедительности возмещал как раз могущественный аппарат Советского государства, стоявший за его плечами. Его слова на XVIII съезде были подхвачены многочисленными ораторами и названы «гениальным» развитием марксистской теории. Берия с величайшей развязностью позволил себе говорить даже об «антиленинской теории отмирания государства рабочего класса». С тех пор все издания знаменитой ленинской работы по этому вопросу – «Государство и революция» – выходили с обязательным добавлением-поправкой в виде сталинского текста.

Провозглашение сталинской доктрины государства положило начало переоценке существенных моментов истории русского государства. Именно государства, а не только нации. Более или менее отчетливо сформулированный мотив национальной гордости постоянно, на протяжении всех пятилеток сопутствовал развитию советского общества после тезиса о «социализме в одной стране». Некоторые старые идеи «сменовеховства», сначала отвергнутые, а потом забытые, молчаливо внедрялись в ткань советского общества. Слово «отечество» возвращало себе в 30-е гг. все более торжественное звучание. Враждебность внешнего мира питала настроения коллективного самоупоения. Сталин в 1939 г. сказал: «Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши». И вот теперь среди мотивов национальной гордости начали подниматься на щит – с большей или меньшей обоснованностью – такие моменты прошлого России, которые отнюдь нельзя причислять к моментам ее революционной истории.

С утверждением тезисов Сталина о государстве явление, которое мы можем с полным правом назвать сталинизмом, приобретало полный и окончательный облик. Оно выступало как комплекс политических концепций, правительственной практики и авторитарных отношений с массами населения. Сам термин, однако, никогда не применялся в СССР. Официальная идеология по-прежнему носила название «марксизм-ленинизм». Между тем многими своими отличительными чертами эта идеология – в том виде, как она преподносилась в конце 30-х гг. и еще будет преподноситься на протяжении долгого времени, – была обязана больше Сталину и его переработанным тезисам, нежели Марксу и Ленину.

Накануне войны. Советская экономика в 1939–1941 годах

Наперегонки со временем

Бремя напряженного комплекса усилий, которое советское общество несло на себе с конца 1930-х годов до немецкой агрессии, один из западных авторов назвал «бегом наперегонки со временем». Это точная формулировка. Начиная с войны с Финляндией, гонка стала драматической, лихорадочной, но началась она раньше, когда разразилась мировая война и СССР лишь в последний миг удалось остаться в стороне от нее. Война застала Советский Союз за выполнением третьего пятилетнего плана, который – по крайней мере теоретически – вступил в силу в январе 1938 г. Этот план с момента первого упоминания о нем на XVIII съезде ВКП(б) и далее

с течением времени все более испытывал на себе влияние требований, связанных с укреплением обороноспособности страны. При его оценке поэтому нельзя абстрагироваться от значения этого фактора, хотя на основании тех данных, которые имеются в распоряжении исследователей, отнюдь не легко определить его весомость и рост из года в год. В то же время специфика советской экономики этого периода не может быть просто сведена к последствиям растущего удельного веса оборонного фактора. В этой специфике отражаются некоторые типичные сталинские концепции либо традиционные для советских коммунистов приемы действия, сложившиеся на основе их опыта; а многое из этой специфики сохранится еще и долгое время после войны.

Отброшена была, например, попытка ликвидировать отставание легкой промышленности, о чем, напротив, говорилось как об императивном требовании в период утверждения второго пятилетнего плана. В третьей пятилетке вновь подтверждалось, что абсолютный приоритет принадлежит тяжелой индустрии. В этом отражался, среди прочего, рост запросов армии. Но то была не единственная причина произведенной перемены. Сталин и Молотов в своих докладах на XVIII съезде ни разу прямо не сослались на эти запросы. Мало того, решение отдать предпочтение тяжелой промышленности связывалось ими с так называемой основной экономической задачей СССР, поставленной на несколько пятилеток вперед: «догнать и перегнать» главные капиталистические страны по производству на душу населения. Сталин при этом ясно сказал, что для этого требуется «готовность пойти на жертвы». Не менее сталинским по своему характеру было другое решение – ограничить тенденцию колхозников уделять слишком много времени своему маленькому личному хозяйству. Приоритеты третьего пятилетнего плана отражали, таким образом, прежде всего господство сталинских концепций.

Если теперь перейти к анализу выполнения плана, то более всего обращает на себя внимание то, с каким огромным трудом страна справлялась с его заданиями. Самые последние советские статистические подсчеты утверждают, что за трехлетие 1938–1940 гг. выпуск промышленной продукции увеличился на 45 % при запланированном на всю пятилетку росте на 92 %. Более полных данных, которые бы позволяли подтвердить или опровергнуть эти подсчеты, не существует. Можно тем не менее обратиться к абсолютным показателям производства таких важнейших видов продукции, как сталь, цемент, нефть, уголь, электроэнергия, строительные материалы. Эти цифры далеко не подтверждают вышеприведенный итоговый процент: они свидетельствуют о куда более скромном увеличении либо даже о настоящем застое производства. Единственным исключением, судя по официальным данным, в этом случае с трудом поддающимся проверке, была машиностроительная промышленность, продукция которой выросла на 76 %, то есть увеличивалась именно теми темпами, какие изначально предусматривались планом (выпуск продукции оборонного назначения внутри этого подразделения вырос в 2,3 раза). Общее впечатление, следовательно, таково, что производство весьма отставало от установленных планом уровней.

Был ли то результат усилий, направленных на укрепление обороноспособности страны и требовавших, помимо всего прочего, срочного формирования стратегических запасов? Разумеется, такие усилия могли способствовать общему замедлению развития, но их одних недостаточно для исчерпывающего объяснения этого замедления. В самом деле, кризис переживали, в частности, и те отрасли, которые являлись жизненно важными именно для подготовки страны к войне, такие как металлургия, которая была едва ли не главным предметом гордости и забот советской промышленности в предыдущие пятилетки. В 1937–1940 гг. выпуск металлургической продукции сохранялся почти на одном и том же уровне, а в 1939 г. даже претерпел некоторое сокращение; при этом наряду с количественными ухудшились и качественные показатели. В химической промышленности, которая по проектам должна была стать головной отраслью третьей пятилетки и важность которой для оборонных целей трудно переоценить, были отмечены скудные успехи. Производство цемента, необходимого для возведения намеченных оборонительных сооружений на границах, претерпело даже сокращение.

В обстановке подобных экономических трудностей и приходилось советским людям вести ускоренную подготовку своей страны к грядущему испытанию войной. Нельзя сказать, чтобы для достижения этой цели делалось мало или недостаточно энергично. Совсем наоборот. Удельный вес расходов на оборону в государственном бюджете, равный 12,7 % в годы второй пятилетки, повысился в третьей пятилетке до 25,4 %; по отдельным годам военные ассигнования росли следующим образом: 25,6 % в 1939 г., 32,6 в 1940-м и 43,4 % в 1941 г. В сентябре 1939 г. была введена всеобщая воинская обязанность: численность советских вооруженных сил выросла с 1433 тыс. человек в 1937 г. до 4207 тыс. к 1 января 1941 г. и превысила 5 млн. в июне этого года. Производство вооружений расширялось и ускорялось. Особое развитие получила одна из тех инициатив, всю дальновидность которых можно будет оценить лишь позже. Во второй половине 30-х гг. советская оборонная промышленность размещалась еще большей частью вдоль оси, проходившей от Ленинграда через Центральный район к Харькову и Днепропетровску в восточной части Украины. Теперь началось ускоренное сооружение заводов-близнецов в восточных районах: в Поволжье, на Урале, в Сибири. Этим стремились уберечь оборонную промышленность от возможных ударов вражеской авиации. Как выяснится позже, опасаться следовало не только одной авиации.