Сталь и Пламя
Шрифт:
Она не умрет! Сам погибну, но она не умрет!
Добежав до молочной завесы, резко затормозил. Истеричка Бэррейн шумно выражал беспокойство – мотался туда-сюда и кудахтал, словно клуша. Заметив, что я остановился, радостно воскликнул:
– Сьерра! Я уж боялся, ты за ней бросишься.
Каждый видит в других собственные недостатки. Должно быть, так проще с ними мириться. Для неумирающего Бэррейн был редкостным трусом. Я не ответил. Не тот случай, чтобы тратить время на бессмысленную болтовню. Я судорожно искал Пламя. Высматривал так, что из глаз брызнули слезы. В ушах
Когда же увидел Пламя – с широко открытыми перепуганными глазами, оцепеневшую посреди смертельной белизны, вконец поплохело.
Я полез в ОНО.
Бэррейн что-то визжал в спину. Но голос его быстро затерялся в молочном тумане, как глохнут крики в пуховой подушке.
ОНО преграждало мне путь – словно прорывался сквозь бесконечные простыни из грубой холстины. Ногти ломались, выдирались с корнем, тело будто тиски плющили.
Но я добрался до Пламени, забрал и бросился вон из белесого брюха проклятой твари.
ОНО раздирало меня на части десятками когтей, зубов, резало сотнями ножей, кололо мириадами игл. Жгло глаза, вонзалось в голову дикой мигренью. Я словно бы ощущал его требование. Отдай Пламя – и живи, убирайся подобру-поздорову. Но я вынес ее. Прижал к плечу и вынес. Я ее спас.
На чистом адреналине добежал до своих покоев и рухнул на руки лекаря. Слава богу, хватило сил передать ему беспамятную рыжую.
Начались тягомотные дни немощи, боли, колик и спазмов.
Две бесконечные недели я каждый день требовал от Рэйн отчета – как Пламя. Она еще дышала – я ощущал это всем телом, когда прижал в чреве ОНО. Когда вынес и даже потом, пока валялся в полубреду.
Я метался в кровати, в холодном поту, рыгая кровавой пеной в надежде снова… ее увидеть. Будь она тысячу раз проклята! Я снова мечтал не о том, что уткнусь взглядом в лазурное небо родины, освобожденной из когтей Разлома… О том, что коснусь Пламени. Понежу пальцы в шелке ее волос, окольцую руками изгибы упругого тела, продегустирую губами сладость кожи… Прижму…
Зелинда – наш лучший лекарь хитро ухмылялся, обрабатывая мои раны. Как и ожидал, ОНО хорошенько потрепало меня. Ни когтей, ни зубов, ни раскаленных прутьев, а изувечило на славу. На руках, ногах и спине было больше обожженной, разодранной плоти, чем невредимой. Лицо ОНО почему-то не тронуло – только ухо процарапало.
Зелинда откидывал простынь, под которой я грезил о Пламени, и дурацкая улыбка расползалась на лице.
– Сильный у тебя организм, Сьерра, – ехидно проронил однажды лекарь, заглянув ко мне рано утром. Еще бы! Пламя преследовала даже во сне!
Проклятые инстинкты бушевали в теле, не смотря на его плачевное состояние.
И ладно бы только инстинкты!
Вынырнув из очередного полусна-полубеспамятства, я пляшущими от слабости руками нащупывал штол. Специально ведь не убирал! Держал на тумбочке, возле кровати, там же, где воду и микстуры. Слава богу, Рэйн всегда на связи. Иначе силы тратил бы не на исцеление, а на психоз – почему не берет трубку, что с рыжей.
Получив
Наконец, она очнулась. Кажется, я забыл, как дышать, когда Рэйн сообщила, что Пламя помчалась ко мне. Явно выяснять – зачем спасал. Что я ей скажу? Я нарезал круги, выдумывая предлоги. Боялся слов, боялся вопросов рыжей.
Но она ошарашила сильнее, чем мог вообразить.
Думал, спасибо скажет. Как же! Размечтался! Она только и талдычила: зачем спасал, зачем спасал… Да еще заявила, что ей на меня наплевать! Ладно бы ненавидела! Не-ет! Ее возмутило только то, что потребовал не повторять тупые попытки самоубийства! Вот дудки! Черта с два я позволю ей умереть!
Я поднял кресло и отправил его вслед за столом. Как ни странно, оно оказалось прочнее. Только ножка откололась. Я схватил дверцу шкафа и выдрал ее с корнем. Затем другую. Не помня себя, бросался от стены к стене, хватая и круша все, что попадалось под руку. От треска, звона, грохота на душе ненадолго легчало.
Когда же запал иссяк, внутри обнаружилась болезненная пустота. Я так хотел ее благодарности! Жаркой, страстной. Как у Аз в обмен на ничтожнейший знак внимания, невзрачный комплимент. Иногда просто за то, что пришел утолить страсть. Пришел не куда-то, а именно к ней.
Я так хотел, чтобы Пламя прильнула, задышала часто-часто. Чтобы повисла на шее, как Аз. Я ненавидел этот ее жест. Словно булыжник на шее болтался. Но до щемящей боли в груди мечтал о том, чтобы Пламя повторила все до единого идиотские маневры льеннки. Включая щекочущий ухо прерывистый шепот: «Сьер-р-ра-а-а…» и до невозможности глупое придыхание: «Ты тако-ой… страстный»…
Я огляделся и горько усмехнулся собственному бессилию.
Стол раскололся на две части. Хромое кресло лежало на одной из них, покачиваясь, словно на ветру.
Шкаф – мой ровесник – из белого дерева, прочнее стали, остался без дверей. Петли напоминали работу неумелого скульптора по металлу.
Пол устилали смятые свитки карт, развалины картонных папок, драные и целые листы бумаги. Среди них словно островки в море высились дверцы шкафа, в окружении крошева стекол.
Я усмехнулся, вернул креслу нормальное положение. Вздохнул и отправился в спальню. Там осталось много целой мебели. И… остро не хватало Пламени.
В центре кровати. Полуобнаженной… нет, лучше совсем голой… Тело болело от желания сильнее, чем после встречи с ОНО.
Воображение не щадило, издевалось ясностью образов, великолепием.
Я словно видел Пламя, вальяжно устроившуюся на синей простыне. Как она манит пальчиком – лукаво, зазывно. Как одна ладная ножка скользит вдоль другой. Как напрягаются яблоки ягодиц – я успел оценить их, пока выносил рыжую из ОНО. Как ребро узкой ладошки спускается от тонкой шеи к груди. Длинные, изящные пальцы, достойные королевы, касаются умопомрачительной ложбинки. Я не раз из последних сил отводил от нее взгляд. Блуза чертовки позволяла ему нырнуть туда, куда мне безумно хотелось запустить руку.