Сталь разящая
Шрифт:
— Ну хорошо, а внешне эта Тома что из себя представляет? Рыженькая, худенькая?..
— Н-нет… Дама такая рослая, в теле, волосы — взбитые, цвета пакли… Но не рыжие…
— Бабник узкого профиля, — прокомментировал Арчеда. — Специализировался на одних Тамарах.
— Ребята, вы о чем?
Вопрос Василия остался без ответа.
— Полупалов, в павильон! — скомандовал негромкий голос распорядителя. — Ваш выход…
Отражение # 8
Дядя
Подглядывать за происходящим в павильоне не возбраняется, просто надо уметь это делать. Егор умел. В данный момент он стоял у задней или — как еще принято говорить — зеркальной стороны коробки, погрузив в нее физиономию по самые уши. Нам с вами заметить такого наблюдателя можно, лишь резко припав щекой к зеркалу и направив взгляд почти параллельно отражению стены, на которой оно висит. Но, во-первых, никому в реальном мире не придет в голову совершить столь странный поступок, а во-вторых, стоит вам приблизиться к стеклу, как соглядатай тут же отпрянет.
Вот если бы он сунул свой любопытный нос в какую-либо из трех прочих стен — тогда, конечно, другое дело. Однако за подобные штучки, как было сказано выше, наказывают строго.
— Колоду бы обновить… — молвил со вздохом дядя Семен.
— А?.. — отвлекся Леонид Витальевич.
— Карты, говорю, уже прозрачные… Масть сквозь рубашку просвечивает… — И дядя Семен предъявил ему бубновый туз.
Действительно, масть просвечивала.
— Да, скоро конец картишкам, — с сожалением согласился Арчеда. — Я уже к обслуге обращался…
— И как?
— Говорят, что без оригинала восстановить не смогут. А оригинал — в тумбочке…
— Все они могут, — проворчал дядя Семен. — Вредничают просто…
Многострадальную эту колоду добыл с благословения старших товарищей три месяца назад все тот же Егорка. Когда обмывали зеркало, Егоркиному двойнику вздумалось показать карточный фокус. Фокус не удался, колоду немедленно вернули в ящик, а отражение ее незаметно оказалось в кармане юного дарования. Однако с тех самых пор заветный ящичек больше не открывался.
— Поет, что ли?.. — спросил вдруг недоверчиво Арчеда.
Оба прислушались. В самом деле, из ртутно-серой коробки павильона доносился приглушенный, но бодрый голос Василия. Напевалось нечто бравурное, чуть ли не «Прощание славянки».
Распорядитель молчал. Отражаловка, надо полагать, шла без сучка без задоринки: запуганная обслуга работала, как часы, и на всем лежал особый свет…
Спустя некоторое время Егор отлип от стенки, явив сидящим у стола свою восторженно ухмыляющуюся физию.
— Чего он там распелся? — полюбопытствовал
— Перековывается! — глумливо поделился Егорка. — Шторы снял, зеркало протер! Полы моет… — И снова сунулся мурлом в павильон.
— Ты мне вот что скажи, — повернулся Леонид Витальевич к дяде Семену. Темные глаза его за стеклами очков беспокойно помаргивали. — Как же так вышло, а? Обмывали они зеркало. Предыдущее — разбито при загадочных обстоятельствах. Гостей — трое. Каждый о Василии знает всю подноготную… И хоть бы словом кто обмолвился о жене его или о той же Тамаре! Даже за упокой не выпили. Тебе это странным не кажется?
— Нет… — буркнул дядя Семен, по-прежнему разглядывая отражение бубнового туза. — В доме повешенного о веревке не говорят…
— Ладно. Допустим… А как тебе нравится поведение этой Томы? Вся в коже, в норке — при свидетелях, средь бела дня хватает прямо на улице грязного опустившегося типа и везет к себе!
— Стало быть, любит…
— Так любит, что за три месяца ни разу к нему не зашла?
— Она женщина, Леня, — напомнил дядя Семен. — Ты что, последовательности от нее ждешь? Увидела, ахнула, мигом все простила…
— Что простила?
— Откуда я знаю! Меня другое беспокоит. Две Тамары… И с обеими он встречался полгода назад…
— Что ж тут необыкновенного? — Леонид Витальевич привскинул плечи. — Отражал я, помню, одного присяжного поверенного — так тот сразу с тремя Жанеттами амурился…
— Бывает, бывает… — со скрипом согласился дядя Семен. — Только тут ведь еще, сам говоришь, и развод, и похороны, и разбитое зеркало! Как-то все больно одно к одному… Нет, Леня, что-то с этими Тамарами не так. Нутром чую…
Со стороны павильона подошел разочарованный Егорка.
— А ну его! — объявил он, присаживаясь на свободное отражение табуретки. — Надоело. Моет, драит… А чего вы не играете?
Дядя Семен молча показал ему карту. Егор всмотрелся — и, приуныв, поцокал языком. Вскоре тусклая боковина павильонной коробки разверзлась, и в глубокое зазеркалье ступило потное раскрасневшееся отражение Василия Полупалова — распокрытое, в пальто нараспашку и с полным мусорным ведром в руке.
— Ты чего там пел? — насмешливо спросил Арчеда.
— Разве я пел? — удивился вошедший. Вернее — вышедший.
— Еще как! Мы аж заслушались…
— Вась! — встрепенулся Егор, осененный блестящей идеей. — Картам-то — кранты приходят…
— Ну… — отозвался тот.
— Ты бы там… это… когда он до тумбочки доберется…
— Попробую, — обнадежил Василий, вытряхивая отражение всевозможного домашнего сора прямо в серую неопределенность сумеречного мира.
— Куда ж ты рядом с павильоном! — искренне возмутился Леонид Витальевич.
Так уж вышло, что в своей творческой жизни он в основном отражал присяжных поверенных, студиозусов, нерепрессированных интеллигентов. Вот и поднабрался культурки.