Сталин и заговор генералов
Шрифт:
— В бога? — Тухачевский выразил удивление. — Я не задумывался над богом... Большинство русских вообще атеисты. Все наше богослужение — это только официальный обряд... Да я атеист. И, поверьте мне, большинство русских — тоже. Обедня для нас — всего лишь официальная церемония, нечто вроде дипломатического раута. Не забывайте, что император — обладатель короны и тиары. Он папа. У нас религиозная война немыслима. У нас есть секты, но нет ересей. Ваши муки религиозной совести нам неизвестны. Заметьте, что мы презираем попов, они для нас всего лишь самые худшие из чиновников. «Попович» — это оскорбление. Однако все мы верующие, но именно потому, что у нас нет веры1...
Уместно вспомнить, что известный русский военный деятель и ученый генерал Н. Головин, анализируя глубинные причины разложения Русской армии и революции, также отмечал, что отношение русских
— Я хочу сказать, — продолжал Тухачевский свой диалог с французским лейтенантом, — что мы, русские, все религиозны, но именно потому, что у нас нет религии...
Однажды, как-то вновь возвращаясь к этим проблемам веры и неверия, религии и атеизма, Тухачевский сказал своему французскому приятелю:
— Мы народ поэтов. Это правда, так как поэты — бесы; слово это вы переводите как «одержимые бесом». Демон или бог, кто-то из них вдохновляет нашу расу. Мы пьянствуем потому, что еще не можем упоить мир. Но это будет. Достоевский — само воплощение России — всю жизнь сражался с этим богом, который живет в нас. Он хотел изгнать его из своего тела и также со своей Родины. Однако он в то же время знал, что как только этот бог уйдет, то его гений и гений его расы тоже перестанут существовать. Вот тайна его творчества... Эта потребность в покаянии, которым мы одержимы и которую вы не понимаете, считая ее за проявление религиозности, это особая форма нашей гордыни. Когда мы смиренно каемся в наших грехах, то хорошо знаем, что эти грехи и это смирение — условия нашего величия. Мы хотим загладить наши грехи, но мы не хотели бы их не совершать. Заметили вы, как Достоевский любит своих «бесов»? Он их обожает: Ставрогина, которого он наделил многими своими свойствами; Верховепского, который является его демоном, его демиургом. Верховенский хотел бы преобразить своего хозяина, заново крестить Россию, пусть даже кровавым образом; Шигалева, Кириллова и Шатова-жертву, и даже Федьку-катор-жника. Все они частицы большой России. Надо любой ценой найти вновь сказочного Ивана Царевича. Иван — это наша душа, она пока темпа, но воссияет однажды...309 310
Вряд ли стоит доверять рассуждениям о внезапно возникших в сознании Тухачевского революционно-коммунистических симпатиях, побудивших его уже 5 апреля 1918 г. оформить членство в большевистской партии. Однако вернемся к рассуждениям Тухачевского в плену. Именно в них можно уловить господствующую культурно-цивилизационную парадигму, предопределявшую в сознании и взглядах подпоручика-маршала М. Тухачевского его отношение к России и внешнему миру. Подлинная Русь, русский дух в его воображении коренился в дохристианском языческом варварстве. Сущность западного мира и западной цивилизации — в христианстве. Весьма вероятно, что эти взгляды формировались в представлениях Тухачевского под влиянием Ф. Ницше1. По некоторым свидетельствам, Тухачевский в духе времени и присущей эпохе литературной моды был увлечен прозой К. Гамсуна311 312 313, творчество которого, как известно, также формировалось под сильным влиянием Ф. Ницше. Такая установка в представлениях Тухачевского определяла и достаточно стройную и логичную, хотя и субъективно-прихотливую ретроспективу, образ русской истории и ее основных ценностей. В Петре Великом Тухачевский усматривал не столько «ве-стернизатора» России, сколько «грандиозного варвара, и именно русского».
Что примечательно: в условиях развернувшейся Русской революции Тухачевский, симпатизировавший присущей, как он полагал, и необходимой России самодержавной монархии, монархии деспотического типа, считал, что России нужен «именно такой», как Петр Великий, деспот-реформатор. Именно реформатор, ибо далее Тухачевский как бы поясняет и мотивирует свои симпатии к Петру Великому:
— Что же вы думаете, он хотел сделать из Петербурга Версаль и навязать нашему народу вашу культуру? Нет! Он только взял у Запада секрет его силы, но именно для того, чтобы укрепить наше варварство...'* •
Несомненно, нет нужды особенно напрягать воображение и вызывать ассоциации, чтобы не заметить связь между симпатиями Тухачевского к Петру Великому и его самоотверженной службой Ленину, Сталину, большевикам. В двух названных вождях он, несомненно, пытался разглядеть черты «деспотического» облика Петра Великого — варвара-преобразователя. Отталкиваясь от подобного
— Евреи принесли в мир христианство. Этого достаточно, чтобы я их ненавидел... Это именно евреи сеют везде своих опасных блох, стараясь привить нам заразу цивилизации, навязывая всем свою мораль денег — мораль капитала... Все великие социалисты — евреи, и социалистическая доктрина, собственно говоря, — ветвь всемирного христианства. Мне же малоинтересно, как будет поделена земля между крестьянами и как будут работать рабочие на фабриках. Царство справедливости не для меня. Мои предки-варвары жали общиной, но у них‘были ведшие их вожди. Если хотите — вот фалософская концепция... Нам нужны отчаянная богатырская сала, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому нам больше подходит одеяние деспотизма1.
Даже поверхностно осмысливая только что процитированное высказывание Тухачевского, весьма ясно определенное им самим как его собственная «фалософская концепция», первое, что можно отметить, так это несомненное созвучие социально-политических и социокультурных симпатий Тухачевского с представлениями евразийцев. Несомненно и другое — явное воздействие на формирование социокультурных взглядов Тухачевского художественного и публицистического творчества, оценок Достоевского, в частности, в отношении социализма, евреев да и христианства, если иметь в виду высказывания русского писателя о западном, католическом христианстве. Впрочем, столь декларативно выраженный антисемитизм молодого гвардейского подпоручика, отчасти, вероятно, отражает традиционные взгляды гвардейского офицерства, отчасти является эпатажем. Во всяком случае он носит преимущественно морально-этический характер. Вряд ли этот фактор мировоззрения Тухачевского был одним из определяющих. Известно, что среди его приятелей были евреи — И. Якир, Б. Фельдман. Но, истины ради, следует заметить, что близость Тухачевского к этим людям сложилась в весьма специфических обстоятельствах и уже в 30-е гг.
Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что цепочка «евреи — христианство — социализм» постольку беспокоила сознание Тухачевского, поскольку в его понимании она разрушала исконные, «коренные» ценности России, спасительно концентрировавшиеся в формуле деспотического самодержавия. И именно это триединое разрушительное начало (евреи, христианство, социализм) и представлялось ему сущностью западной цивилизации, зиждившейся, по мнению, весьма расхожему в то время, на деньгах, т. е. на материальной основе бытия, на капитале. Иными словами, сутью противоречий между Россией как цивилизацией и Западом'для Тухачевского являлась разность фундаментальных цивилизационно-культурных основ: для России — дух, язычески воплощавшийся миллионами религиозно заряженных воль в харизматической личности — «земном Боге», в «человекобоге», или, по Ницше, — в «сверхчеловеке» (в «антихристе», если мыслить по-христиански); для западной цивилизации — в материальных ценностях, в теле, воплотившемся в деньгах и носителях этой идеи — евреях, христианах (западных), социалистах (большевиков Тухачевский, видимо, социалистами не считал).
В последующих беседах с П. Ферваком (Р. Руром) Тухачевский рассуждал и о частных явлениях западной культуры. «Латинская и греческая культура, — провоцировал полемику будущий «красный Бонапарт», — какая это гадость! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества... Гармонию и меру — вот что нужно уничтожить прежде всего!.. В России у себя в литературе я любил только футуризм. У нас есть поэт Маяковский. У вас бы я был, вероятно, дадаистом»1. Следует заметить, что и позднее Тухачевский, и это вполне согласуется с экстравертно-интуитивными свойствами его психики, оказался поборником всего нового: Мировой революции, Д. Шостаковича, радикальной технической модернизации армии и пр. Вышеприведенные свидетельства, касающиеся мировосприятия Тухачевского, структурировавшегося на основе непримиримых полярных оппозиций — «мир духа» (Россия) и «мир тела» (Запад), — получают своеобразное завершение. Оно подводит определенный итог, создающий некую целостность мировосприятия подпоручика гвардии. Разрешение этого цивилизационно-культурного противоречия — Россия—Запад — в ряде нижеследующих рассуждений и перспектив, просматривавшихся Тухачевским. Они весьма существенны для понимания его поступков и позиций во время Революции и в последующие годы.