Сталин в жизни
Шрифт:
Берия и Маленков шепчут мне: «Не упорствуй. Что ты лезешь на рожон? Ты же видишь, что без толку». Я остался при своем мнении. И вот интересно (что тоже было характерно для Сталина): этот человек при гневной вспышке мог причинить большое зло. Но когда доказываешь свою правоту и если при этом дашь ему здоровые факты, он, в конце концов поймет, что человек отстаивает полезное дело, и поддержит. Для меня оказалось неожиданностью то, что произошло, когда Сталин осенью приехал в Москву и я тоже приехал туда из Киева. Собрались мы. Вижу, Сталин пребывает в хорошем настроении. Ходит,
Панибратское обращение свидетельствовало о его хорошем расположении к человеку. «Давайте, — продолжает, — уступим ему по тракторам». А я потом ему говорил: «Товарищ Сталин, вы сделали доброе дело. Мы бы сейчас лишились тысяч тракторов, потому что фактически завод в Харькове прекратил бы их выпуск».
Да, бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество. Но, к сожалению, можно было пересчитать по пальцам случаи, когда так происходило. Чаще случалось так: уж если Сталин сказал, умно ли то или глупо, полезно или вредно, все равно заставит сделать. И делали!
Хрущев Н. Т. 1. С. 42–44
Кстати, есть немало фактов, что Сталин брал отдельные дела попавших под репрессии людей под свой контроль, и тогда они завершались для пострадавших вполне благополучно.
Аллилуев В. С. 169
Г. А. Куманев: Поскольку мы еще раз затронули такую трагическую страницу в нашей истории, хочу у Вас спросить, Александр Михайлович: случалось ли Вам реально помочь кому-либо из пострадавших в результате репрессий?
A. M. Василевский: Да, неоднократно случалось. Вот один пример. Получил я в 1944 г. письмо из тюрьмы. Пишет мой приятель, бывший сослуживец Шавловский, с которым я работал четыре года в Управлении боевой подготовки. Чудеснейший парень, исключительно честный партиец. Его потом в 1938 г. послали начальником штаба одной армии. И в том же году его и посадили. Я об этом не знал. И вдруг такое письмо. Он пишет: «Помогите. Мне так страшно хочется повоевать и доказать свою невиновность...»
Я, будучи у Сталина, доложил все вопросы, какие были. А потом он спрашивает: «Есть еще что-нибудь?»
Отвечаю: «Товарищ Сталин, есть один вопрос, небольшой, но для меня очень серьезный».
— Что у Вас?
— Вот я получил письмо от товарища, который с тридцать восьмого года — шесть лет — сидит в тюрьме. За него, дай Бог, могу всем положиться, что это наш, настоящий патриот, сильный военный человек... Ну, правда, может сейчас немного пооторвался. Но если его пошлем на корпус, он всегда себя оправдает.
— А кто такой?
— Я назвал фамилию, звание: был генерал-майором.
— Значит, ручаетесь за него?
— Ручаюсь.
— Позвоните сейчас же Абакумову. Немедленно представьте мое распоряжение об освобождении.
Я
После этого я уехал на фронт, а через несколько дней мне из Генерального штаба освобожденный генерал звонит: «Прибыл в Ваше распоряжение».
Как он работал, если бы Вы знали, в 1944 и 1945 годы! Изумительно!
Г .А. Куманев: А он сейчас жив?
А.М. Василевский: Жив! Проживает в Ленинграде. Такие теплые письма мне пишет. Опять просится на какую-нибудь трудную работу...
Куманев Г. С. 236–237
Помнится, на какой-то областной конференции в самом ее начале ко мне подошел зав. отделом сельского хозяйства Брандт. Он считался очень сильным партийным работником, отлично знал сельское хозяйство, особенно производство льна.
Но я получал много писем, главные образом от военных, насчет того, что в Московском обкоме ответственный пост занял-де сын белогвардейца полковника Брандта, который в 1918 году поднял восстание в Калуге. Мы проверяли эти обвинения, они были ложными.
И вот Брандт говорит мне довольно спокойно: «Товарищ Хрущев, надоело мне объясняться и оправдываться. Я думаю покончить жизнь самоубийством».
Спрашиваю его, в чем дело, почему он так мрачно настроен.
Он поясняет, что продолжается путаница. Отец его, действительно, был полковником царской армии и жил в Калуге, но он умер еще до революции. А восстание в Калуге поднял другой полковник Брандт.
Далее следовало довольно-таки подробное изложение обстоятельств жизни его отца, который женился в Калуге на своей кухарке, любил вышивать и даже продавал свои вышивки. После его смерти семья осталась без средств, сам Брандт и его братья пошли работать кто куда. И вот сам он стал партийным работником, братья его командиры Красной Армии, и сколько раз он об этом говорил и докладывал каждой партийной конференции; получается, все время должен бить себя кулаком в грудь и клясться, что он честный человек. Ему это надоело.
Я сказал: «Успокойтесь. Если все в порядке, мы вас возьмем под защиту».
Но я знал, что моих слов недостаточно и эта областная партийная конференция может быть для него роковой. Достаточно кому-либо выступить и сказать, а он, конечно, подтвердит, что отец его, действительно, полковник Брандт из Калуги. Тот ли Брандт или не тот Брандт, уже нe имело значения, тогда не разбирались, и, думаю, он не дожил бы до разбора этого дела, его подобрали бы чекисты, и вот судьба его решена.
Я счел нужным обратиться к Сталину. Тогда это было мне доступно. Попросил, чтобы он меня принял, и рассказал ему всю историю Брандта, как сложилась его судьба и что некоторые требуют расправиться с ним за вину другого Брандта, не имеющего никакого отношения к нашему завсельхозотделом.
Сталин выслушал, внимательно посмотрел и спросил:
— Вы уверены, что он честный человек?
— Абсолютно уверен, товарищ Сталин, это проверенный человек, он много лет работает в Московской области. (Тогда Калуга входила в Московскую область.)