Сталин. История и личность

Такер Роберт

Образность данного изложения ленинской доктрины в гораздо большей степени раскрывает скорее мышление ученика, чем наставника. Джугашвили нашел у Ленина концепцию общности, отвечавшую его внутренним потребностям, и переработал ее на свой лад. Партию не следовало представлять как аморфную ассоциацию плохо организованных сторонников программы, нет, это слаженный союз избранных по своей преданности и компетентности. Его можно было бы даже сравнить с религиозной общиной, ибо, по выражению Сталина, членство в партии — «святая святых». Так, временами бывший семинарист незаметно для себя переходил на религиозную терминологию. Это наводит на мысль о том, что членство в партии революционеров он представлял как что-то похожее на принадлежность к церковной иерархии. Такое впечатление усиливало следующее заявление: «...только партийные комитеты могут достойным образом

руководить нами, только они осветят нам путь в “обетованную землю”, называемую социалистическим миром!»²⁴. Но ведь партийная общность была прежде всего союзом борцов. Не банкетом и не гостеприимной семьей, а «крепостью», двери которой открывались только достойным и испытанным. Данная метафора перекликалась с более поздней, когда Джугашвили назвал партию «своего рода орденом меченосцев внутри государства Советского...»²⁵. Сравнение соответствовало его представлению о партии, нашедшему выражение в выступлении в связи со смертью Ленина. Тогда он, в частности, сказал:

«Товарищи! Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руково-

дителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии, Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий — вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии»²⁶.

Таковой оказалась ленинская «мечта» о партии, пропущенная через сознание и окрашенная эмоциями его грузинского апостола.

Каи стать героем

Будучи подростком, Джугашвили нашел в Кобе тот образ, который соответствовал его потребности перевоплотиться в героя. Поступив в семинарию и встав на путь бунтовщика, он не перестал ощущать эту потребность. Иремашвили приписывает ему безграничное желание быть героем масс и даже высказывает мысль, что Джугашвили отверг христианского Бога именно потому, что сам мнил себя богоподобной личностью²⁷ Как бы там ни было, а он, бесспорно, был человеком с легкоранимым самолюбием и воспринимавшим себя чересчур серьезно, Как говорилось выше, об этом свидетельствует и закрепившаяся за ним в семинарии репутация «обидчивого характера», с несвойственной грузинам неспособностью воспринять шутку в свой адрес. В последующем это находит подтверждение в стихотворениях, написанных им вскоре после поступления в семинарию. Особенно примечательной является повторяющаяся тема великой «надежды».

Иллюстрацией могут служить следующие строфы, взятые из двух различных поэм, которые он опубликовал в «Иверии» в 1895 г. под псевдонимами И.Дж-швили и Сосело:

>*•'*'...Иэтою надеждою томимый,

Я радуюсь душой и сердце бьется с силой,

Ужель надежда эта исполнима,

Что мне в тот миг, прекрасная, явилась? ^ш

И знай, —кто пал, как прах, на землю,

Кто был когда-то угнетен,

Тот станет выше гор великих,

1 Надеждой яркой окрылен²®.

В той мере, в какой эти стихи в состоянии что-то рассказать о сокровенных мыслях поэта в момент их сотворения, они говорят о растущем честолюбии и страстном желании славы.

Джугашвили представлял себе революцию полем, на котором добывается слава. Некоторые книги, прочитанные в начале пребывания в семинарии, вне всякого сомнения еще больше подхлестнули его воображение. В книге В. Пого «93-й год», которую он предположительно прочел до или после конфискации ее инспектором Гермогеном, Великая Французская революция разворачивается в виде грандиозной битвы противостоящих друг другу армий, как сага о героизме и подвигах. В галерее революционных

героев романа главной фигу-' рой представал бывший священник Симурдэн. Пого писал, что в нем жили два человека — «один с нежной душой, а другой — мрачной», что «он носил в себе абсолют». Мятежный семинарист, которому уже не составляло особого труда вообразить себя таким священником, должно быть, с интересом прочитал следующий абзац с характеристикой этого героя:

«Он был праведник и сам считал себя непогрешимым. Никто ни разу не видел, чтобы взор его увлажнили слезы. Вершина добродетели, недоступная и леденящая. Он был справедлив и страшен в своей справедливости. Для священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь к себе священника лишь из самых низких либо из самых высоких побуждений; он или гнусен, или велик. Симурдэн был велик, но это величие замкнулось в себе, ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных сферах: величие, окруженное безднами. Иные горные вершины бывают так зловеще чисты»²⁹.

Будучи уверенным в том, что революционный строй должен быть безжалостно суровым по отношению к тем, кто не защищает новый порядок, а также к тем, кто является представителем старого, Симурдэн осуждает на казнь своего бывшего ученика, доблестного молодого революционного командира Говэна, отпустившего на свободу несколько взятых в плен врагов революции, Он поступает так, несмотря на то, что Говэн единственный во всем мире человек, который ему по-настоящему дорог. Симурдэн руководит казнью, а затем лишает себя жизни выстрелом из пистолета,

Какое бы глубокое впечатление ни произвел на Джугашвили священник, вступив на революционный путь, он остался верен своему прежнему прообразу героя и избрал партийную кличку Коба³⁰. Самые первые свои статьи он подписывал «Коба» и «Ко». Позднее этот псевдоним или его начальная буква присутствовала в таких известных комбинациях, как Коба Иванович, К. Ко и К. Като, Не отказался Джугашвили от него и тогда, когда примерно в 1910 г. взял партийную кличку Сталин и «К» или «Ко» продолжали появляться в качестве инициалов³¹. В революционном движении он приобрел известность как «Коба Сталин». Письмо, посланное Ленину в 1915 г. из сибирской ссылки, он пометил: «Ваш Коба». В 1917 г. он все еще подписывался «К. Сталин», а свои настоящие инициалы он начал использовать только после Октябрьской революции, указывая в документах: «Народный комиссар И. Сталин».

Нет ничего удивительного в том, что он вступил в революционное движение, воображая себя Кобой. У Казбеги Коба — отважный воин, защищавший униженных и угнетенных от притеснителей (тот факт, что последними были главным образом русские, имел второстепенное значение). И, как мы уже видели, для Джугашвили революционное движение представляло собой прежде всего борьбу с классом угнетателей. Следовательно, быть одновременно и Кобой, и революци-онером-марксистом становилось возможным. Еще естественнее это выглядело после знакомства с ленинским учением о партии как о всероссийском союзе опытных и преданных борцов с царизмом. Разве отряд воинов, например, Шамиля не был прообразом революционной партии? Разве не требовался теперь молодой неустрашимый боец, способный взять на себя роль Кобы? Прочитав «Что делать?», Джугашвили больше не сомневался в том, что Ленин мечтал о выдвижении «из наших революционеров социал-демократических Желябовых, из наших рабочих русских Бебелей, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятием России». Для марксиста Кобы это прозвучало как боевой призыв, и полный нетерпения Джугашвили записался в ленинский революционный отряд.

В Ленине он нашел нового, достойного подражания героя, который определил всю его дальнейшую жизнь. Джугашвили видел в Ленине великого и бесстрашного борца, который зовет пролетарскую Россию на борьбу с Россией буржуазной и сам идет во главе первой, В речи перед кремлевскими курсантами в 1924 г. он вспоминал, что в 1903 г. Ленин казался ему не просто одним из руководителей партии, а необыкновенным человеком. «Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, — сказал Сталин, — мне все время казалось, что соратники Ленина — Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие — стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения»³².