Сталин. Корабль без капитана
Шрифт:
— Да кто же ты такой?! — спросила его, вне себя от страха, женщина.
— Я — Лев Толстой! — ответил страшный и исчез.
— А разве не знаешь, — спросил я, — кто такой Лев Толстой?
— Откуда мне знать? Я неграмотна.
— Может быть, слышала? — продолжал я допытываться. — Не читали ли о нём чего при тебе в церкви?
— Да нигде, батюшка, ничего о таком человеке не слыхала, да и не знаю, человек он или что другое?»
Церковный комментатор заключает: «Таков рассказ духовника Оптиной пустыни. Что это? Неужели Толстой настолько стал „своим“ в том страшном мире, которому служит своей антихристианской проповедью, что в его образ перевоплощается сила нечистая?».
Атеисты вправе иметь об этой истории свое мнение. Люди верующие могут и призадуматься…
Вернёмся к «образованному обществу». И среди него нашлись
Наша милейшая интеллигенция в спорах обожает с проворством карточного шулера подменять понятия. Тот, кто выступает всего лишь против «интеллигенции», обвиняется в том, как правило, что… выступает против интеллекта, культуры, знаний, образования.
Однако «интеллектуал» — это одно, а «интеллигент» — совсем другое. Авторы сборника «Вехи» — сплошь люди, с чьими именами связаны эпитеты «известный», «выдающийся». Бердяев, С. Булгаков, Гершензон, Кистяковский, Струве, Изгоев, Франк — интеллектуалы, историки, экономисты, философы.
Н. А. Бердяев: «В русской интеллигенции рационализм сознания сочетается с исключительной эмоциональностью и слабостью самоценной умственной жизни… Сама наука и научный дух не привились у нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими. Ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индефферентистами, то сама их наука считалась нестоящей…».
С. Н. Булгаков: «Весь идейный багаж, все духовное оборудование вместе с передовыми бойцами, застрельщиками, агитаторами, пропагандистами был дан революции интеллигенцией. Она духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией… Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причем приняла их в связи с наиболее резкими и крайними формами философии просветительства. Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, т. е. просветительство, материализм, атеизм, социализм — вот несложная философия истории среднего русского интеллигента…
Героизм — вот то слово, которое выражает, по моему мнению, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообожания… Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза с явно истерическим оттенком. Россия должна быть спасена, и спасителем ее может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности — и помимо его нет спасителя и нет спасения… Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа… Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум… Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда его не увидит, в мыслях он занят только им. Он делает исторический прыжок в своем воображении, и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор лишь в самую светлую точку на краю исторического горизонта… Во имя веры в программу лучшими представителями интеллигенции приносятся жертвы жизнью, здоровьем, свободой, счастьем… (худшие представители интеллигенции, которых гораздо больше, охотнейше приносят в жертву чужие жизни, здоровье, свободу и счастье. — А. Б.). Хотя все чувствуют себя героями, одинаково призванными быть провидением и спасителями, но они не сходятся в способах и путях этого спасения… С интеллигентским движением происходит нечто вроде самоотравления… Интеллигенция, страдающая якобинизмом, стремится к „захвату власти“, к „диктатуре“, во имя народа, неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собой фракции, и это чувствуется тем острее, чем выше поднимается температура героизма… Герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасателя, и
…В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предсказана была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения Онегина… И действительно, чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса, любви к своей истории, эстетического её восприятия поразительно мало у интеллигенции, на её палитре преобладают две краски, чёрная для прошлого и розовая для будущего…»
Отметьте закладкой слова Булгакова — нам к ним еще предстоит вернуться, когда зайдет разговор о более поздних временах.
М. О. Гершензон: «Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? Я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: „Все на улицу! Стыдно сидеть дома!“ — и все создания высыпали на площадь: хромые, слепые, безрукие, ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома — грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ — да оно и легче, и занятнее, чем черная работа дома. Никто не жил — все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. А в целом интеллигентский быт ужасен: подлинная мерзость запустения, ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем, день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, все вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью — то гордый вызов, то покладистость — не коллективная, я не о ней говорю, а личная…
Примечание ко 2-му изданию: эта характеристика нашей интеллигентской массы была признана клеветою и кощунством. Но вот что десять лет назад писал Чехов: „Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр (письмо к И. И. Орлову 22 февраля 1902 г. В вышедшем на днях сборнике писем Чехова под ред. Бочкарёва)“. Последние слова Чехова содержат в себе верный намек: русская бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции…
…Чем подлиннее был талант, тем ненавистнее ему были шоры интеллигентской общественно-утилитарной морали, так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерять степенью его ненависти к интеллигенции: достаточно назвать гениальнейших: Л. Толстого и Достоевского, Тютчева и Фета… То, чем жила интеллигенция, для них не существовало, в лице своих вождей она творила партийный суд над свободной истиной творчества и выносила приговоры: Тютчеву — за невнимание, Фету — за посмеяние, Достоевского объявляла реакционным, а Чехова индифферентным… А масса этой интеллигенции была безлична, со всеми свойствами стада: тупой косностью своего радикализма и фанатической нетерпимостью. Могла ли эта кучка искалеченных душ остаться близкой народу?
…Она выбивалась из сил, чтобы просветить народ, она засыпала его миллионами экземпляров популярно-научных книжек, учреждала для него библиотеки и читальни, издавала для него дешевые журналы — и все без толку, потому что она не заботилась о том, чтобы приноровить весь этот материал к его уже готовым понятиям, и объясняла ему частные вопросы знания без всякого отношения к его центральным убеждениям, которых она не только не знала, но даже не предполагала ни в нем, ни вообще в человеке… Сонмище больных, изолированных в родной стране — вот что такое русская интеллигенция… в длинной веренице интеллигентских типов, зарисованных таким тонким наблюдателем, как Чехов, едва ли найдется пять-шесть нормальных человек. Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией: между ними почти нет здоровых людей — все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какой-то тайной неудовлетворенностью, все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены…»