Сталин. Отец народа
Шрифт:
При этом интеллектуал Ромм понимал истинную цену Хрущёву. Вспоминая, как тот, во время одного из своих многочисленных выступлений брякнул: «Идеи Маркса это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше», Ромм ехидно заметил: «Мне и в голову бы никогда не пришло, что идеи Маркса можно смазать свиным салом»…
Композитор Дмитрий Шостакович
Не остался в стороне от «генеральной линии» хрущёвского антисталинизма и композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович, пятикратный лауреат Сталинской премии (1941, 1942, 1946, 1950 и 1952), автор множества музыкальных произведений, таких, как знаменитая Седьмая, или Ленинградская симфония, Одиннадцатая симфония «1905 год», оратория, посвящённая насаждению лесов по сталинскому плану преобразования природы, торжественный
Став «человеком оттепели», Шостакович в 1954 году получил звание народного артиста СССР, а за оперу «Карл Маркс» при Хрущёве ему в 1958 году присудили Ленинскую премию. При Брежневе в 1966 году за оперу «Молодая гвардия» ему дали Героя Социалистического Труда. В шестой раз Госпремию (так была переименована Сталинская премия) он получил в 1968 году. Казалось бы, обласканный Советской властью композитор, не имел причин быть недовольным ею. Ан, нет: сейчас его поднимают, как борца с «тоталитаризмом», «сталинщиной»… Есть ли к тому какие-либо основания? Каков был вообще гражданский облик этого, безусловно, талантливого человека?
Некогда прославлявший И. В. Сталина в своих музыкальных произведениях Шостакович в эпоху Хрущёва поспешил откреститься от своего прежнего кумира и стал в первых рядах борцов с «тенью Сталина». Он оставил мемуары, в которых всё, что было создано им раньше, при И. В. Сталине, он объясняет совершенно извращённо: оказывается, Одиннадцатая симфония «1905 год» — это памятник Тухачевскому, Мейерхольду и другим «жертвам сталинизма», а Седьмая симфония тоже не то, что все думают, а нечто противоположное.
Советская писательница Ольга Фёдоровна Бергольц, кстати, почившая в один год с композитором (1975 — Л. Б.), оставила весьма проникновенные строки по поводу Седьмой симфонии Шостаковича, первое исполнение которой состоялось в блокадном Ленинграде в самые трудные дни.
Прошу прощения у читателя за длинную цитату, но, думаю, что было бы кощунственно её сокращать:
«9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал филармонии и до отказа наполнился ленинградцами. На сцену вышли музыканты… Они почти не играли зимой; не хватало сил, не хватало дыхания, особенно духовым… Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отёкший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра: «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти…».
И всё же те, кто оставался, самоотверженно репетировали… Почти несбыточным было желание оркестра — исполнить Седьмую, «Ленинградскую симфонию», здесь, на её родине, в осаждённом, полуумирающем, но не сдавшемся городе… Гениальная могучая партитура требовала удвоенного оркестра, почти сто человек, а в живых осталось пятнадцать музыкантов. И всё же…
За дирижёрский пульт встал Карл Ильич Элиасберг, — он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижёру, и фрак висел на нём, как на вешалке, — так исхудал он за зиму… Мгновение полной тишины — и вот началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь: и наступающую на нас страшную, беспощадную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слёз, и мы не стыдились их…
А сквозь изумительную эту музыку всё время звучал негромкий, спокойный и мудрый голос её создателя — Дмитрия Шостаковича, доносящийся из сентября 1941 года, когда враг рвался в город Ленина: «Заверяю вас, товарищи, от имени всех ленинградцев, что мы непобедимы и всегда стоим на своём боевом посту…». (Собр. Соч. в 3-х томах. Т. 2. Л. 1973. С. 149–152).
Но что за объяснение даёт сам Дмитрий Шостакович?
В «Мемуарах» композитор отрекается от всего этого. Ведь послушать только, как он врёт: «Седьмая симфония была задумана до войны. И, следовательно, она никак не может быть вызвана нападением Гитлера… Совсем о других врагах человечества думал я, когда её сочинял (чуете, да, кого он имеет в виду? — Л. Б.). В этой симфонии нет и речи об осаде Ленинграда, который погубил Сталин. Гитлеру оставалось лишь докончить его…».
Вот ведь как: не
Поэт Александр Твардовский
Большим литературным флюгером-конъюнктурщиком останется в истории мировой литературы такой «человек оттепели», как Александр Трифонович Твардовский. Он рьяно славил И. В. Сталина, для которого не было секретом, что поэт является сыном раскулаченного, высланного в зауральскую тайгу. Два старших брата Твардовского, Константин и Иван, всего через два месяца бежали с места поселения, а ещё через месяц удрал оттуда отец с четвёртым сыном, Павлом. С большим трудом отец с младшим братом добрались до Смоленска, где жил уже получивший признание поэт Александр. Вот рассказ отца о встрече с сыном в августе 1931 года в изложении Ивана Твардовского: «Стоим мы с Павлушей, ждём А на душе неспокойно… Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр выходит… Стоит и смотрит на нас молча. А потом не «Здравствуй, отец», а — «Как вы здесь оказались?!» — «Шура! Сын мой — говорю. — Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!» — «Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были!» — так точно и сказал. Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят…». Ст. в восп. С.604. Так во имя личного спокойствия Твардовский отрёкся от родного отца. (Предвижу аналогию, которую могут привести злопыхатели в связи с поведением Александра Твардовского и отвечу, что у Павлика Морозова была совершенно иная ситуация — он выступил на суде против отца-преступника. Конечно, дети современных «воров в законе» на такой героизм не пойдут никогда — Л. Б.)
Твардовский отвечал вождю взаимностью. Так, сочиняя поэму «Страна Муравия», поэт пишет в своей рабочей тетради: «Речь Сталина глубоко потрясла. Отступление (имеется в виду лирическое отступление — Л. Б.) о Сталине развёртывается под непосредственным впечатлением его речи» (Лит. наследство. М., 1983. Т.93. С.372). А в марте 1953 года на смерть любимого вождя Твардовский напишет такие строки: «В этот час величайшей печали Я тех слов не найду, Чтоб они до конца выражали Всенародную нашу беду…».
Но вот пришел Хрущёв со своей борьбой «с тенью Сталина», и Твардовского будто подменили. Теперь он — в числе ярых антисталинистов, он из кожи вон лезет, чтобы как-то угодить Хрущеву.
В ноябре 1963 года, отдыхая в Барвихе, он встречает среди отдыхающих бывшего личного секретаря И. В. Сталина Александра Николаевича Поскрёбышева. В своём дневнике он оставляет такую издевательскую запись об этом старом человеке: «Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако… проступает сходство с младенцем и мартышкой… Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А. Н. Поскрёбышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных… Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране — невзрачные, незаметные, но злобные».
Твардовский носится со своей поэмой «За далью даль», как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущёва опубликовать ее даже в своем журнале «Новый мир» (где онработал главным редактором — Л. Б.). Невозможно читать без чувства брезгливости те унизительные записи, которые содержатся в его рабочей тетради. Вот неоднократный лауреат Сталинских премий обращается к помощнику Хрущёва В. Лебедеву с нижайшей просьбой передать «самому» главы из поэмы, а также в высшей степени подхалимское письмо, которое заканчивалось словами: «Ваше доброе отеческое внимание ко мне в труднейший период моей литературной и всяческой судьбы, давшее мне силы для завершения этой книги, позволяет мне надеяться, что и эту мою просьбу, дорогой Никита Сергеевич, Вы не оставите без внимания». Даже помощник Хрущёва рекомендовал Твардовскому переписать его: «Нет, это не то, не нужно все это писать».