Сталин. Отец народа
Шрифт:
Тогда Твардовский пишет ещё одно письмо: «Дорогой Никита Сергеевич! Мне очень хотелось сердечно поздравить Вас с днём рождения и принести Вам по этому случаю как памятный знак моего уважения самое дорогое сейчас для меня — заключительные главы моего десятилетнего труда — книги «За далью даль», частично уже известной Вам и получившей бесценные для меня слова Вашего одобрения. Среди этих новых, ещё не вышедших в свет глав я позволю себе обратить Ваше внимание на главу «Так это было…», посвящённую непосредственно сложнейшему историческому моменту в жизни нашей страны и партии, в частности, в духовной жизни моего поколения, — периоду, связанному с личностью И. В. Сталина.
Мне казалось, что средствами поэтического выражения я говорю о том, что уже неоднократно высказывалось Вами на языке политическом. Во всяком случае, я думаю, что эта глава является ключевой
А когда всё-таки он получит «добро» и напечатает свою главу «Так это было…» в «Правде», он вдруг обнаружит, что читательская реакция не совсем та, на какую он рассчитывал. В его «рабочей тетради» возникнет запись: «… из некоторых писем видно, что появление в «Правде» этой главы рассматривается как прямое выполнение некоего заказа, официально-поэтическая интерпретация вопроса (темы). Усмотрено и наклонение в сторону нового культа… (имелся в виду культ Хрущёва — Л. Б.). Я впервые испытываю воздействие незнакомой мне ранее волны — волны осуждения, негодования, презрения, обличения в продажности и т. п. Что ж, взялся за гуж…».
Да уж, действительно, лучше б не брался. Вспоминая Твардовского Хрущёв в своих мемуарах пишет: «Как у нас Демьяна Бедного все знали во время гражданской войны, так буквально всем был известен и Твардовский в годы Великой Отечественной войны. Потом о его поэмах были написаны целые книги, а их героев изображали на картинах. Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Тёркиным. Когда он впервые её увидел, то сразу же предложил: «Давайте повесим её в Кремле». Её и повесили там, перед входом в Екатерининский зал… А ныне (в 1970 году — Л. Б.) завершается творческий путь Александра Трифоновича Твардовского без почета». А откуда же ему было взяться, почёту-то? Предателей лишь нынче чествуют, а советский народ заслуженно выражал им глубочайшее презрение.
Эммануил Казакевич и Василий Гроссман
Список принявших ложь Хрущёва из числа писателей можно было бы продолжить, но остановлюсь на двух, тоже «советских» писателях.
Это Эммануил Казакевич, который после окончания XXII съезда подобострастно сказал Хрущёву: «Дорогой Никита Сергеевич! Программу нашей партии можно успешно выполнить лишь при условии продолжения критики Сталина. Полная ликвидация культа Сталина — жизненная необходимость» (Казакевич, дважды лауреат Сталинской премии (1948, 1950), в течение десяти лет не написавший ни строчки, и как раз в 1961 году опубликовавший повесть о В. И. Ленине, очень надеялся, что Хрущёв обратит на него внимание и даст ему Ленинскую премию. Но не тут-то было! Хрущёв в мнении Казакевича не нуждался.
И это писатель Василий Гроссман, ни разу не отмеченный премиями ни при И. В. Сталине, ни при Хрущёве. Но не только. И при Горбачёве, когда этот ярый антисоветчик стал востребован, он отмечен не был.
Послушаем внимательно, что говорил, обращаясь к Хрущёву, этот тоже «советский» писатель: «Вы на XXII съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. (надо же! — не при Сталине, а самим Сталиным) Сила и смелость, с которой вы сделали это, дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти (вот ведь каков был результат глупостей, совершённых Хрущёвым! — во всяком случае, точку зрения нашего «пророка» Гроссмана разделяли в советском обществе ранее обиженные люди) так же, как выросли со времён разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества (это как — «по щучьему велению» выросли или создавалось героическими усилиями простых тружеников-ровесников Гроссмана, направляемых всё тем же И. В. Сталиным? — Л. Б.). Ведь в росте демократии и свободы ещё больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество кажется немыслимым».
А ещё говорят — врагов не было! Вот и добились «гроссманы» своего: есть «свобода» — свобода воровать, свобода растлевать, свобода от совести, есть и «демократия» — хоть заорись, кому какое дело до тебя — есть и «производство», которое на нуле, есть и «потребление» — в зависимости
Ясное дело: антисоветская повесть Гроссмана «Всё течёт» (опубликована при Горбачёве — в 1989 году, писалась в разгар Хрущевской эпохи — 1955–1963) и роман «Жизнь и судьба» (опубликован при Горбачёве, в 1988 году, писался с 1948 по 1960 годы) — просто не могли быть опубликованы раньше не только и не столько по причине их слабых художественных достоинств, сколько из контрреволюционной сущности этих «произведений». Рукопись романа была арестована в 1961 году, как раз тогда, когда Гроссман, увидевший, как ему показалось, в Хрущёве «родную душу», передал ему на рассмотрение свой «роман». А Хрущёв в этом произведении увидел угрожающие признаки «половодья», когда ситуация с критикой И. В. Сталина могла выйти из-под контроля и погубить всё. «Большой энциклопедический словарь» (изд. 1998 года) даёт такую аннотацию о романе «Жизнь и судьба»: «Многоплановая панорама эпохи Вел. Отеч. войны (Сталинградская битва, тыл, ГУЛАГ, нем. концлагеря, евр. гетто), проблемы противостояния личности насилию тоталитарной системы (фашистской и коммунистической), психологизм в изображении человека, прозревание экзистенциальных глубин сознания».
Уже при Брежневе повесть Гроссмана была нелегально переправлена на Запад и издана там в 1970, а роман — десять лет спустя, в 1980 году.
Впрочем, и мемуары самого Хрущёва, человека, который разложил их всех, из низменных побуждений бросивший первый и увесистый ком грязи на доброе имя И. В. Сталина, тоже увидели свет в Нью-Йорке в 81-м.
Удивляться не приходится.
Не принявший «оттепели» Александр Фадеев
Единственный из писателей, который не принял нового «вождя», был Александр Александрович Фадеев, покончивший жизнь самоубийством через два с половиной месяца после пресловутого ХХ съезда. Конечно, и покойного А. А. Фадеева Хрущёв лягает с превеликим удовольствием в своих «воспоминаниях», извращая мотивы его суицида: «… во время репрессий, возглавляя Союз писателей СССР, Фадеев поддерживал линию на репрессии. И летели головы ни в чём не повинных литераторов. Достаточно было кому-нибудь написать, что в магазине продают плохую картошку, и это расценивалось уже как антисоветчина.
Трагедия Фадеева как человека объясняет и его самоубийство. Оставаясь человеком умным и тонкой души, он после того, как разоблачили Сталина и показали, что тысячные жертвы были вовсе не преступниками, не смог простить себе своего отступничества от правды. Ведь гибла, наряду с другими, и творческая интеллигенция. А Фадеев лжесвидетельствовал, что такой-то и такой-то из её рядов выступал против Родины. Готов думать, что он поступал искренне, веруя в необходимость того, что делалось. Но всё же представал перед творческой интеллигенцией в роли сталинского прокурора. А когда увидел, что круг замкнулся, оборвал свою жизнь. Конечно, надо принять во внимание и то, что Фадеев к той поре спился и потому утратил многие черты своей прежней личности».
Или такое «объяснение» суицида А. Фадеева: «Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря, а некоторые вернулись потом восвояси»…
Ведь знал же, знал Никита Сергеевич истинную причину самоубийства Фадеева, ведь читал же его предсмертное письмо в ЦК КПСС от 13 мая 1956 года, ведь это до нас оно дошло только в 1990 году, зачем же было напраслину возводить на покойного? Или Хрущёв думал, что оно не всплывёт?
Вот выдержка из этого письма: «Литература — этот высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от «сатрапа» Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды.
Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей».