Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
После Октября Бухарин занимал весьма крайние позиции по многим вопросам и был, возможно, самой видной фигурой среди «левых» коммунистов.
Бухарин яростно боролся против заключения мира с Германией, но, в конце концов, признал свои ошибки и открыто заявил: «Мы... были не правы, прав был т. Ленин, ибо передышка дала нам возможность сконцентрировать силы, организовать сильную Красную Армию». Что, впрочем, не мешало ему постоянно дискутировать с Лениным, и не случайно С. Коэн писал: «Среди ведущих большевиков не было никого, кто оспаривал бы ленинские взгляды чаще, чем Бухарин; тем не менее он стал любимцем
В годы войны Бухарин руководил партийной печатью и заведовал международными связями партии. Во время дискуссии о профсоюзах поддержал Троцкого, чем вызвал недовольство от Ленина. «До сих пор, — писал тот, — «главным» в борьбе был Троцкий. Теперь Бухарин далеко «обогнал» и совершенно «затмил» его, создал совершенно новое соотношение в борьбе, ибо договорился до ошибки, во сто крат более крупной, чем все ошибки Троцкого, взятые вместе. Мы знаем всю мягкость тов. Бухарина, одно из свойств, за которое его так любят и не могут не любить. Мы знаем, что его не раз звали в шутку «мягкий воск». Оказывается, на этом «мягком воске» может писать что угодно любой беспринципный человек, любой демагог».
Бухарин без оговорок принял новую экономическую политику и стал глашатаем. Более того, в своих воззрениях на нэп он явил себя еще большим эволюционистом, нежели сам вождь. «Мы будем, — писал он, — многие десятки лет медленно врастать в социализм: через рост нашей промышленности, через кооперацию, через возрастающее влияние нашей банковской системы, через тысячу и одну промежуточную форму».
После разгрома зиновьевской оппозиции Бухарин стал официальным теоретиком партии и руководителем Коминтерна, и теперь многие политические наблюдатели и аналитики заговорили о двуумвирате Сталина и Бухарина. И были правы. Именно Бухарин стал апологетом большевизма в середине двадцатых годов, и именно его теории лежали в основе внутренней и внешней политики СССР. И не случайно именно он был главным редактором «Правды» и журнала ЦК «Большевик».
Сталин до поры до времени весьма охотно пошел на такое разделение труда, и пока Николай Иванович шлифовал теорию, он занимался организационными вопросами. Но в то же время он весьма ревниво следил за тем, как с каждым днем повышался авторитет его партнера теперь уже по «двойке» по всей стране, и особенно среди молодежи. И, действительно, в Бухарине располагало все: и мягкая улыбка, и полное отсутствие свойственной для Троцкого позы и превосходства. Не было в нем и той подозрительности и склонности к интригам, которые отличали самого Сталина.
Ну а поскольку сам Бухарин был ответственным редактором «Правды», вокруг него сплотилась «школа молодых профессоров», которые проповедовали идеи своего кумира. Имелись у него сторонники и в партии, особенно много их у него было в Москве во главе с секретарем столичной парторганизации Н.А. Углановым, который очень быстро стал «правым».
И вот теперь этот самый Бухарин, без которого, как поговаривали, Сталин никогда не голосовал в последнее время, выступил против генсека. Сталин оправдывал жесткие методы изъятия хлеба сложившейся ситуаций. Бухарин не соглашался и доказывал, что нельзя до бесконечности давить на крестьян.
Справедливости ради надо заметить, что дело было уже не только
Всю весну продолжалась отчаянная борьба между Сталиным и группой Бухарина. В марте 1929 года атмосфера накалилась до предела, и не выдержавший напряжения Рыков подал в отставку. Политбюро отставку не приняло, а Сталин написал на его заявлении: «Дело надо сделать так: надо собраться нам, выпить маленько и поговорить по душам. Там и решим все недоразумения». Трудно сказать, сколько выпил Рыков со Сталиным на этих посиделках, но общее дело, судя по всему, у них уже не шло. И в партии все чаще стали поговаривать о правом уклоне.
Странные это были разговоры. Не упоминалось ни одно имя, да и «самый правый» Бухарин весьма преуспевал в критике этого таинственного уклона. И тем не менее о правом уклоне не только уже говорили, но и всячески его критиковали. В апреле после долгих и бурных дискуссий лидеры нашли-таки компромисс: «чрезвычайку» и грядущую коллективизацию признали правильной, но меры, какими осуществлялось изъятие хлеба, — не очень. Поклялись, конечно, и в приверженности к нэпу.
Перед пленумом Сталин несколько раз беседовал с Углановым, стремясь оторвать его от группы Бухарина. Но все было напрасно. Угланов упрямо стоял на своем, и именно он вместе с Рыковым и Томским на апрельском пленуме 1928 года объяснил трудности в стране не объективными сложностями, а ошибочной политикой Сталина.
Генеральный секретарь не стал превращать пленум в «дискуссионный клуб», но уже через несколько дней на собрании актива Московской парторганизации швырнул весьма увесистый булыжник в огород уклонистов. «Кто думает, — заявил он под громкий одобрительный смех зала, — что союз с крестьянством при наших условиях означает союз с кулаком, тот не имеет ничего общего с ленинизмом. Кто думает вести в деревне такую политику, которая всем понравится, и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак, ибо такой политики не существует в природе, товарищи. Наша политика есть политика классовая!»
Остается только добавить, что хорошо было бы, если бы политику на деревне проводили не марксисты, а знающие ее экономисты. Но что бы теперь ни говорил Сталин, с каждой своей речью он все больше и больше вставал на те самые позиции, за которые еще совсем недавно так нещадно бил Троцкого, лишний раз подтверждая, что ничего своего он не имел.
Любые компромиссы только для того и заключаются, чтобы рано или поздно скандалы вспыхнули с новой силой. Так было и с компромиссом о «чрезвычайных мерах». И уже 25 апреля Секретариат ЦК дал директиву об усилении кампании по хлебозаготовкам. «Пока существуют кулаки, — заявил Сталин, — будет существовать и саботаж хлебозаготовок и поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем...»