Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
16 мая вышло постановление ЦК «За социалистическое переустройство деревни», которое, по сути дела, уже разрешало раскулачивание. Что, конечно же, еще больше ожесточило споры между образовавшимся триумвиратом (Рыков, Бухарин и Томский) и Сталиным. До поры до времени Сталин разрешал все спорные вопросы в беседах с Бухариным с глазу на глаз. «Мы с тобой, — то ли в шутку, а скорее всего уже всерьез говорил Сталин, — возвышаемся словно Гималаи над пигмеями».
Однако «Коля-балабол», как называли Бухарина товарищи по партии, на одном из заседаний поведал этим самым «пигмеям», за кого Сталин держал их. Разгорелся грандиозный скандал, и потерявший
— Ты все врешь!
Возможно, именно с этой самой минуты Сталин взглянул на «Колю-бала-бола» совсем другими глазами, никаких посиделок вдвоем уже не было и после одного из жестоких споров Сталин заметил:
— Бухашка, ты можешь даже слону испортить нервы!
И хотя эти слова он произнес с улыбкой, было в этой улыбке нечто такое, что заставило бы любого другого человека насторожиться. Бухарин не насторожился. Как ни удивительно, он так и не понял, что представляет собой Сталин, и продолжал считать горной вершиной только себя. Да и у кого другого мог повернуться язык, чтобы обозвать Сталина «неотроцкистом».
Сталин выводы сделал. Но в бой с открытым забралом не бросился, а, верный своей подпольной тактике, внимательно следил за своим ни о чем не подозревавшим противником. Так опытный боксер наблюдает на ринге за действиями своего визави. Тот постоянно нападает и создает впечатление преимущества, но стоит ему лишь на мгновение расслабиться, как следует молниеносный удар, от которого его уже ничто не может спасти.
Таким рингом была политика, и Сталин не спешил раскрывать свои карты. И не только потому, что собирался посчитаться с Бухариным. Он выжидал. И если бы, в конце концов, победила бухаринская линия, то вряд ли Сталин убил бы первого теоретика. Скорее всего, он нашел бы способ приписать все заслуги по исполнению ленинского плана по строительству класса строя цивилизованных кооператоров себе. Как это уже было с революцией и Гражданской войной.
Но, увы... Наша история пошла в другом направлении. Что же касается Сталина, то он продолжал критиковать таинственный правый уклон, ограничиваясь пока в общем-то безличными обвинениями вроде: «Есть люди, которые усматривают выход из положения в возврате к кулацкому хозяйству...»
Бухарин продолжал лезть на рожон и на VIII съезде комсомола в мае 1928 года осудил призывы к «классовой борьбе» и «рывку в области сельского хозяйства». В своей речи на том же съезде Сталин напрочь отверг положение Бухарина о том, что «у нас нет уже классовых врагов, что они побиты и ликвидированы». И определил одну из самых насущных задач партии в подъеме боевой готовности рабочего класса против его классовых врагов.
Через две недели Бухарин снова выступил с разгромной речью «анонимных проповедников» «индустриального чудовища», которое, по его глубокому мнению, паразитировало на сельском хозяйстве.
Сталин откликнулся незамедлительно. «Может быть, — говорил он, — следовало бы для большей «осторожности» задержать развитие тяжелой промышленности с тем, чтобы сделать легкую промышленность, работающую, главным образом, на крестьянский рынок, базой нашей промышленности? Ни в коем случае! Это было бы самоубийством, подрывом всей нашей промышленности, в том числе и легкой промышленности. Это означало бы отход от лозунга индустриализации нашей страны, превращение нашей страны в придаток мировой капиталистической системы!»
Трещина в отношениях с Бухариным становилась все больше,
Теперь Сталин будет проповедовать то, что совсем еще недавно отрицал. Еще осенью 1927 года он осуждал Зиновьева и Троцкого за их стремление к раскулачиванию, но всего через несколько недель сам потребовал введения чрезвычайных мер.
В конце концов, дело дошло до того, что многие разбитые именно за нападки на кулачество оппозиционеры выступили на стороне Сталина, которых Лев Давидович из своей далекой Алма-Аты всячески уговаривал не идти на сближение с ним. Правда, несколько позже он выразил мнение, что сторонники Сталина и троцкисты будут стоять в одном ряду против надвигавшейся на страну угрозы бонапартизма, которую он видел прежде всего в... Ворошилове и Буденном. По той простой причине, что оба красных маршала были весьма недовольны новым пришествием «военного коммунизма», которое не могло не отразиться на армии. Ведь это она только так называлась: Рабоче-крестьянская Красная Армия! На самом-то деле она была все-таки крестьянской, и высшие военачальники в общем-то весьма справедливо опасались ее ослабления.
Что же касается отношений Сталина с «первым теоретиком партии», то... Бухарин был обречен. И не только из-за того, что был представителем какого-то там уклона. В партии мог быть только один теоретик, этим теоретиком был Сталин, а все остальное вытекало из первого. К этому времени у Сталина с подачи Бухарина уже сложилась модель построения социализма, и он больше в нем не нуждался. Сталину не нравилось, что Бухарин отличался независимым образом мышления и всегда высказывал то, что думал даже тогда, когда его мысли шли вразрез с позицией всей партии. И, конечно, такой вольнодумец был совершенно не нужен Сталину...
С не меньшим вниманием Сталин следил и за двумя наиболее близкими союзниками Бухарина — А.И. Рыковым и М.П. Томским. Оба они принадлежали к ленинской партийной гвардии, пользовались огромным авторитетом в партии и стране и занимали важные посты. Рыков возглавлял правительство, Томский — ВЦСПС. И, конечно же, расправиться с ними одним махом Сталин пока не мог, поскольку политический расклад был не в его пользу. Если бы против коллективизации выступили только бухаринцы, это было еще полбеды. Куда хуже то, что даже такие его верные друзья, как Ворошилов и Буденный, весьма прохладно отнеслись к его намерению начать «вторую гражданскую». Конечно, их речи не шли ни в какое сравнение с обвинениями «тройки», и все же...
Будучи наркомом обороны, Ворошилов очень опасался, что новая война с крестьянством отразится на боеспособности Красной Армии, если она, конечно, у нее в тот период была.
Не проявлял особой радости и Калинин, который в силу своей репутации «всесоюзного старосты» был вынужден стоять на защите народных интересов и прежде всего крестьянства. Рудзутак и Орджоникидзе тоже колебались, против генсека было большинство членов ЦК и Московская партийная организация во главе с кандидатом в члены Политбюро Н.А. Углановым.