Сталин
Шрифт:
Природа ошибок кроется не только в неверных расчетах, неоправдавшихся прогнозах, злой воле агрессора. Все это, разумеется, было. Главная же причина просчетов, ошибок, непростительных промахов коренится, подчеркну еще раз, в ущербности Системы, в единовластии. Трудно винить наркомов, Главный Военный Совет, когда уже сложился образ "непогрешимого и мудрого вождя". Любое принципиальное несогласие с той или иной его концепцией, точкой зрения вполне могло быть расценено как "непонимание", "противопоставление", "политическая незрелость" со всеми вытекающими отсюда последствиями. У всех были свежи в памяти политические процессы, на которых было подсудно все: позиция, занятая при подписании Брестского мира; знакомство, допустим, с Я. Петерсом, комендантом Кремля, а значит, участие в подготовке "дворцового переворота"; встреча за рубежом с официальным лицом - естественно, "передача шпионских сведений" и т.д.
Хотя Сталин, субъективно, ставил перед страной, партией, казалось бы, благие цели, их реализация и осмысление не были выстраданы
В угоду "вождю" все дружно говорили о "непобедимости Красной Армии", об "усилении в Германии пролетарских настроений", о том, что внутренние трудности капиталистических стран "подорвут их изнутри". Об этом писала печать, вещало радио, утверждали теоретики. Например, академик Е. Варга, которого Сталин ценил и даже не раз беседовал с ним, в своем докладе в Военно-политической академии им. Ленина 17 апреля 1941 года утверждал, что сейчас "возникает вопрос - будут ли в этой войне победители и побежденные или война затянется так долго, что ни одна из воюющих групп не сможет победить другую?". Интересы СССР, утверждал Варга, "требуют сохранения мира до тех пор, пока не назреет революционный кризис в капиталистических странах". Дальше академик делал вывод чисто в троцкистском духе (но раз это говорил не Троцкий, то Сталин не возражал): "Если создастся такая ситуация, что в некоторых странах в результате войны возникнет революционный кризис, буржуазная власть будет ослаблена и пролетариат захватит власть в свои руки, то Советский Союз должен будет пойти и пойдет на помощь пролетарской революции в других странах"675.
В этих взглядах, которые были широко распространены, явно переоценивались силы СССР и Красной Армии, читались настроения времен гражданской войны стремление вызвать мировой революционный пожар. Однако нужно сказать, что и в то, культовое время, были трезвомыслящие, мужественные личности. Так, например, в 1940 году группа ученых из Военно-политической академии им. Ленина подготовила записку "О военной идеологии", с которой ознакомился и Сталин. Наряду с традиционными для тех лет тезисами в документе были смело изложены некоторые "еретические" вопросы. Авторы записки остро поставили вопрос о причинах неудач в советско-финляндской войне: низкая культура военных кадров, ложные пропагандистские установки (лозунг о "непобедимости" Красной Армии), "неправильное освещение интернациональных задач Красной Армии". Подчеркивалось, что глубоко "вкоренился вредный предрассудок, что якобы население стран, вступающих в войну с СССР, неизбежно и чуть ли не поголовно восстанет и будет переходить на сторону Красной Армии". Разговоры "о непобедимости ведут людей к зазнайству, верхоглядству и пренебрежению военной наукой; в области техники - к отставанию, в области военной теории - к однобокой разработке одних видов боя в ущерб другим". В том, что касается технической мощи, наша пропаганда, писали дальше авторы записки, на "ложном пути шапкозакидательства". Нельзя "возводить в степень культа" опыт гражданской войны. "Не следует считать отступление в соответствующих условиях позором, нужно учить людей не только искусству наступления, но и организованному отступлению, когда этого требует обстановка". Нужно "гибче, быстрее делать выводы из того нового, что вносит в военное дело современность". В записке указывалось, что в "полном загоне находится дело изучения иностранной военной мысли". Не популяризируются лучшие традиции русской армии. "Всех русских генералов до недавнего прошлого скопом зачисляли в тупицы и казнокрады". Опыт боев Красной Армии у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, в других местах "неизвестен начальствующему составу. Материалы об этих боях лежат под спудом в Генеральном штабе". Записка объемом в тридцать пять страниц дает не только критический анализ положения дел в Красной Армии, развития советской военной мысли, но и содержит немало конструктивных идей, заслуживающих пристального внимания. Однако резолюция "вождя" была более чем краткой: "В дело"676. Судьба авторов записки мне неизвестна, хотя ясно, что едва ли записка могла понравиться Сталину и Ворошилову.
Все, что не вписывалось в представления "вождя", не принималось. Всплески творчества, талантливой мысли, если это не соответствовало устремлениям единодержца, просто отбрасывались, не замечались, гасились. В культовом единомыслии коренится один из самых глубоких истоков политического и стратегического просчетов, повлиявших на весь ход войны, особенно на ее начало. Каковы были наиболее характерные просчеты политического руководства, и прежде всего Сталина, накануне войны? В чем они выразились?
Прежде всего, по моему мнению, самой большой ошибкой было заключение 28 сентября 1939 года Договора о дружбе и границе между СССР и Германией. После подписания месяцем раньше пакта о ненападении как шага, видимо, в какой-то мере вынужденного (без "секретных протоколов"), нужно было остановиться. В резолюциях
"Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира... В последнее время правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является не больше и не меньше как "уничтожение гитлеризма"... Не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма", прикрываемая фальшивым флагом борьбы за "демократию"... Наши отношения с Германией... улучшились коренным образом. Здесь дело развивалось по линии укрепления дружественных отношений, развития практического сотрудничества и политической поддержки Германии в ее стремлениях к миру..."678
Подобная политическая и идеологическая переориентация сбивала людей с толку, деформировала классовые установки в общественном и индивидуальном сознании. Вместе с тем эти тезисы как нельзя полно характеризуют дипломатическую близорукость Сталина и Молотова, их политическую беспринципность. Диктатор, без колебаний посылавший многие тысячи людей на смерть, в лагеря за одно подозрение в идеологической "нечистоплотности", проявил удивительную неразборчивость в "братании" с фашизмом. Хотя многие в Коминтерне не понимали причин быстрой идеологической эволюции Сталина, влиять на официальную позицию Коминтерна они объективно не могли. До июня 1941 года Коминтерн не соглашался с оценками европейских коммунистических и рабочих партий в отношении антифашистского характера борьбы их стран. Вновь острие критических стрел было нацелено не на фашистов, а на социал-демократов, как "пособников милитаризма". Беспредметным оказался и лозунг: "Положить конец войне". Непонятно, как можно было "положить конец": фактически согласившись с захватом Гитлером доброй половины Европы? Разъяснений на этот счет не последовало.
Слово "фашизм" временно исчезло из политического словаря Сталина и Молотова. В Берлине, надо полагать, были довольны. Не случайно сразу после ратификации пакта о ненападении фюрер заявил в рейхстаге 1 сентября 1939 года: "Пакт был ратифицирован и в Берлине и в Москве... Я (Гитлер.
– Прим. Д.В.) могу присоединиться к каждому слову, которое сказал народный комиссар по иностранным делам Молотов в связи с этим"679.
Стратегический просчет Сталина и Молотова очевиден. Стремление любой ценой уберечься от пламени войны сопровождалось принципиальной политической уступкой, внесшей сумятицу не только в сознание наших друзей за рубежом. Постоянная демонстрация нейтралитета СССР невольно дезориентировала, что еще важнее, советских людей. Агитаторы в стране и армии были поставлены в чрезвычайно тяжелое положение.
Например, начальник Главного управления политической пропаганды РККА (ГУПП РККА) армейский комиссар первого ранга Л. Мехлис в своей Директиве No 0246 ставил такую задачу политорганам и партийным организациям: "В основу политической учебы с молодыми бойцами положить "Закон о всеобщей воинской обязанности", доклад тов. Ворошилова на четвертой сессии Верховного Совета СССР, военную присягу, Закон о каре за измену Родине, уставы и наставления... сообщение тов. Молотова "О ратификации советско-германского договора о ненападении"680. Мехлис эту фразу вставил собственноручно. Когда накануне он был у Сталина, тот, выслушав доклад начальника ГУПП РККА о политической работе в войсках, бросил: