Сталинград.Том шестой. Этот день победы

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– М-да, это так…Но, что делать, если голод и мор по всэй стране тенью ходят?.. Если вся тяжест войны на женские плечи легла. Мужчины – воины все на фронтах. Всэгда так было. Пэреживём, если все будэм вмэсте, как пальцы в кулаке. Булат в огне куётца, вэрно?

– Верно. Но закаляется в воде. Романтик ты, Магомед. Люди разные….У всех свой порог, свой предел возможного…

– Я услышал тебя, майор! – обрубил Танкаев.

– Ну и?

– Нэт, брат, – убеждённо, но сдержанно и спокойно возразил Магомед. – Были и ест люди, которые ради святой идеи, вэры, если угодно, идут на эшафот! Не пряча глаз, с гордо поднятой головой. Развэ, у тебя в батальоне мало таких джигитов? Слава Небу! Клянус, у меня – каждый второй.

Глава 2

Alles! Твой время вышел, иван! Sterben! 1

Из

развалин показался молодцеватого вида долговязый офицер, в шинели, великолепного сукна зеленовато-серого, с нежным серебристым оттенком, перетянутый поясным ремнём и портупеей, – в браво заломленной назад фуражке. Он был отчаянно молод и не менее того желал быть красивым. Сзади, в трёх шагах за ним, скрипела снегом цепь из двенадцати плечистых штурмовиков – в касках с автоматами на боку. Лица обозлённые, мрачные, наполовину скрытые густой тенью от нависа касок. Шли ходко, но шаги делали короткие, точно сберегали пространство и старались сохранить запас его позади себя. Понятное дело: боялись иванов возможно, державших их в перекрестье своих прицелов.

1

Сдохни! (нем.)

Но долговязый, похоже, не боялся и самого чёрта. Или только делал вид? Шёл браво, насвистывая, щегольски, с лёгким вывертом хромовых сапог. В руке его небрежно, покачивался офицерский «вальтер». Ствол в отблесках пламени горевших развалин, светился тускло-красным, как неусыпный глаз хорька.

– Да он же пьян…гадёныш! – майор передёрнул затвор ТТ. – Борода густая, да башка пустая. Живым хотят взять сучары. Ишь ты… «Твой время вышел, иван!» – угрюмо усмехнулся Ребяков. – Вр-рёшь, фриц! Такой пулемёт не пройдёт. В России два соловья на одной ветке не поют. Это для меня Отчизна! Здесь родился жил, умру! Но вам, колбасникам грёбаным…это, один хрен, не прочухать.

Он опять вспомнил ответ комбата Танкаева:

– «Нэисправимый романтик», гаварыш? «Книжки», гаварыш, мне писать? Может быть…после войны и напишу мемуары, Андрэй. Как друзэй теряли…Как фрица били…Как шли с боями…Но нэ тепэр! Я, как и ты, майор, ещё и командир. Клятву на вэрность Родине давал, нашей компартии и народу. И клятву эту…мы обязаны сдэржат, брат! Чего бы нам это не стоило…

Голос комбата Танкаева был твёрд, как кремень. И сейчас майор Ребяков был благодарен ему за эти слова, за этот уверенный, твёрдый, как кремень, голос. Он поддерживал его воинской дух, побуждал к бою, выдержке…Он будто чувствовал в эту роковую минуту рядом с собой крепкое плечо отважного горца и, покусывая кончик опалённого уса, столь же твёрдо ответил:

– Так и будет, комбат! Мы уральцы – тоже горцы…Не волнуйся, брат…Обещаю, Абрек…Баркала 2 тебе и прощай. Не поминай лихом…

– Fluchen! Hassen! – слух резанула близкая немецкая ругань.

– Schmutzigen affen!.. Russischen schwine!.. – серую сталь касок, пятнистый камуфляж, кожаные подсумки для магазинов МР40, выставленные вперёд автоматы, свирепые лица эсэсовцев, можно было рассмотреть, как штучный товар на толкуне. 3

2

Спасибо (авар.)

3

То же, что и базар, рынок (разг.)

– Halt die kiappe, alpaкa! – молодой офицер резко оборвал солдат. – Leiten! Sie mich! Schnell! Schiebt auf mein commando…Schnell! 4

…Ребяков посмотрел на свой боксёрский матёрый кулак, которым валил с ног быка трёхлетку, угрюмо усмехнулся.

– Где мои пять братов свинцом налитые, смертью пахнут! Я ж вас козлов упёртых по стене размажу. Жопы порвы на свастики!

– Эй, русиван, сдафайся! So ist das leben! Schnell! Feuer!

Автоматы бешено запрыгали в руках штурмовиков, всаживая жёлтое шумное пламя в близкий фасад, заваленный строительным хламом; обкалывая штукатурку, доламывая стёкла, высекая пучки искр из бетона.

4

Закрыть

рты, идиоты! Вперёд! За мной! Быстро! (нем.)

Над головой, слева и справа, окружая майора лучистыми блеками, неслись автоматные очереди штурмовиков. Внезапно всё стихло. Немцы

неуверенно, как по минному полю, подошли ближе. Офицер, недоверчиво вслушиваясь в тишину, нервно выкрикнул тот же призыв: «Иван, сдафайся! Бросай оружие!!»

– А на дудке, что в моих штанах, поиграть слабо?! – Ребяков вырвал чеку гранаты. Буркнул под нос: – Эх, раззудись плечо молодецкое! Лови журавля на счастье, ганс!

Первым подорвался долговязый унтерштурмфюрер. Там, где он шёл, рванул клочковатый взрыв, тупой короткий удар. Офицера, будто на батуте, подбросило в воздух и, распахнутая шинель цвета фельдграу, взмахнув широкими полами, накрыла его лежащее, безглавое тело. Следом рухнуло ещё трое эсэсовцев. Они словно споткнулись о красный, дрогнувший на их пути взрыв, оторвавший одному руку, другому стопу, раздробивший третьему голень. Последний скакал на одной ноге, стряхивая с другой свисавшую, как портянка, багровую стопу. Перекошенное адской болью лицо, рвал нечеловеческий крик. Он упал бесформенным изуродованным комом, из которого нелепо торчал обрубок ноги.

Взрыв второй «лимонки» проклокотал вдоль порванной цепи штурмовиков, стачивая-срубая руки и лица, отбрасывая кровяные ошметья в сторону. Штурмовики хватали воздух руками, пятились назад, разбегались с нарастающим воем, падали, под метким расчётливым свинцом танкиста.

…Всё это схватил взглядом отстреливающийся Ребяков, судорожно забивая в рукоятку ТТ новую обойму, не успевая пережить увиденное.

Вдоль дома крадучись пробирались гитлеровцы, уцелевшие в атаке. Быстро переставляли ноги в в укороченных сапогах, стараясь достигнуть подъезда. Майор живо передёрнул затвор, вогнал пулю в ствол. Беря упреждённые, трижды выстрелил в набегавшего. Пули задымились на цоколе, третья нагнала цель, утопила в нём своё раскалённое жало, свалила его в метре от сорванных дверей подъезда. Другие яростно огрызнулись рыжим пламенем автоматов. Пули подняли фонтанчики пыли у шлемофона майора и только. Он поднялся, ринулся прочь, делая крутые петли. Дважды кувыркнулся под очередями в неловком прыжке, тут же вскочил, пробежал ещё десяток другой метров вдоль дома; крыша была сорвана, сквозь горящие балки виднелся угрюмый лик свинцового неба.

…грохоча по брошенным листам кровельного железа, ловко перескакивая через брёвна, поднырнул под обгоревшую поперечину, окунулся с головой в едкую гарь, вырвался из её чадных объятий, загремел сапогами по железным листам, рассыпая вокруг искры.

…Впереди прочертилась чугунная решётка. Приближаясь к ней с каждым рывком, он лихорадочно искал брешь, в которую сквозанёт, как язь в прореху сети…И тут!

– Da ist er! Genommen lebt!! 5 – пулемётная очередь бросила комбата ничком в снег. Страшная боль в рёбрах пронзила его, едва не лишив сознания. Пистолет выпал из скрюченных пальцев. Сквозь туман боли, словно в ночном кошмаре, он медленно повернулся набок, потянулся дрожащей рукой за ТТ, но тотчас поле зрения залил ослепительный белый снег, оглушительно взревел мотоцикл. Проклятье! Его обнаружили.

5

Вон он! Брать живым!! (нем.)

* * *

Мотоциклисты резко свернули в его сторону, швыряя из-под колёс колясок изгибающиеся хвосты грязного снега. Андрей увидел обветренное лицо передового водителя. Бурое от ветра, с красными глазами, которые горели раскалёнными углями, под стеклом защитных очков, оно пугало хищным оскалом. Фельдфебель злорадно хохотнул, выворачивая ручку газа, и взмахнул крагой, призвав остальных следовать за ним.

…Нога в кованном немецком сапоге с разгону, пыром ударила в под дых красного офицера. Он снова рухнул-покатился по земле, собирая обломки кирпича и бетона. Замер, пронзённый разрядом боли. Некоторое время он неподвижно висел над тёмной пропастью, потом медленно покатился кувырком в пасть Тьмы. Откуда-то доносился грохот разрывов, вой ветра, треск мотоциклов, смех, ругань, немецкие голоса.