Сталинград

Бивор Энтони

Отбор для эвакуации производился отнюдь не по признаку тяжести ранения. Очень скоро этот процесс превратился в безжалостную сортировку и был ориентирован единственно на то, сколько места займет тот или иной раненый в грузовом отсеке самолета. «Только легкораненые, способные самостоятельно передвигаться, могли надеяться выбраться из этого ада», – вспоминал офицер, сопровождавший грузы. В грузовом отсеке самолета можно разместить четверо носилок или впихнуть туда же около двадцати ходячих раненых. Получивших тяжелое ранение автоматически записывали в мертвецы. Впрочем, иногда все зависело от случая. Так, один офицер, используя свое служебное положение, смог добиться погрузки в самолет раненого в спину сержанта, который до этого три дня пролежал на аэродроме, ожидая отправки. «Как этот мужественный человек добрался до аэродрома, я так и не узнал», – рассказывал потом офицер.

Полевые жандармы, которых в войсках ненавидели и называли не иначе как «цепными псами» из-за металлической цепочки, висевшей у них на шее, охраняли подступы к взлетно-посадочной полосе, тщательно проверяя бумаги каждого раненого, дабы в самолет не пробрались симулянты. По мере того как надежды на спасительную эвакуацию уменьшались, жандармам

все чаще приходилось прибегать к стрельбе из автоматов в воздух, чтобы сдерживать толпу желающих улететь.

В огромных четырехмоторных «фокке-вульфах» могло разместиться гораздо больше раненых. Однако при чрезмерной загрузке эти самолеты становились трудноуправляемыми и легко уязвимыми. Сержант из 9-й зенитной дивизии был свидетелем того, как перегруженный «фокке-вульф», на который только что погрузили двух его товарищей, с трудом оторвался от взлетной полосы и, натужно ревя моторами, начал набирать высоту. Раненые, по всей вероятности, сместились в заднюю часть грузового отсека, потому что самолет вдруг задрал нос в небо, а затем рухнул в окрестностях аэродрома и взорвался с оглушительным грохотом.

Самолеты не только вывозили раненых, но и доставляли в «котел» необходимых специалистов, а также тех офицеров и солдат, которые получили отпуск перед самым окружением. В Германии мало кто знал об истинном положении дел в Сталинграде, поэтому возвращающиеся солдаты даже не представляли, какие перемены произошли в волжских степях за время их отсутствия.

Адъютант Манштейна Александр Штальберг рассказывал о том, как сразу после Нового года в штаб группы армий «Дон» в Новочеркасске прибыл двадцатилетний кузен его жены Годфрид фон Бисмарк, который проводил отпуск дома. Он получил приказ лететь в «котел» и беспрекословно выполнил свой долг. Его самоотверженный поступок привел Манштейна и Штальберга в восхищение. Другие офицеры всячески старались уклониться от возвращения на прежнее место службы. Выслушав комплименты в свой адрес, юноша заявил, что сделал это не ради Гитлера, а из прусской преданности долгу. Бисмарк сказал: «Я солдат и, получив приказ, должен исполнять его, несмотря на последствия».

Генерал Хубе, возвратившийся в волжские степи перед самым наступлением русских, сообщил Паулюсу, что Гитлер попросту отмахнулся от возможности поражения 6-й армии под Сталинградом. Фюрер даже не пожелал выслушать доклад о положении дел в «котле», и бесполезно было пытаться убедить его в том, что необходимо предпринять вторую попытку прорыва к окруженной группировке.

Некоторых офицеров из дивизии Хубе сильно угнетало то обстоятельство, что их генерал позволил себе увлечься несбыточными надеждами. Они не понимали, каким образом Гитлеру удалось заразить его беспочвенным оптимизмом. Офицер разведки, служивший под началом прославленного генерала, писал: «Я был глубоко разочарован тем, как легко этот храбрый и прямолинейный человек позволил вскружить себе голову». Впрочем, другие источники утверждают, что Хубе даже осмелился посоветовать Гитлеру попытаться закончить войну. Год спустя, когда генерал погиб в авиакатастрофе, ходили слухи, что фюрер приложил к этому руку. Скорее всего, правы были и те и другие. Манштейн, конечно, заметил, что Хубе находится под впечатлением гитлеровской демонстрации непоколебимой веры, но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Хубе был одним из любимцев Гитлера, однако его откровенная уверенность в том, что 6-я армия обречена, лишь подтвердила подозрения фюрера, что все его генералы заражены пессимизмом. Паулюс тоже понял это. Он пришел к выводу, что только молодой офицер, апеллируя к романтической стороне натуры Гитлера, сможет убедить его взглянуть правде в глаза. Самым подходящим кандидатом для выполнения этой миссии Паулюс считал капитана Винриха Бера, чья черная форма танкиста и Рыцарский крест должны были произвести на фюрера благоприятное впечатление. К тому же Бер был самым информированным офицером в штабе 6-й армии. Для самого Бера это щекотливое поручение явилось полной неожиданностью. 12 января, через два дня после начала наступления русских, он получил приказ вылетать в ставку фюрера. Бер даже не успел взять письма у своих товарищей, чтобы лично доставить их в Германию. Капитан захватил с собой лишь военный дневник 6-й армии, чтобы тот не достался врагу, после чего поспешил к Питомнику. Взлетную полосу уже обстреливали минометы и тяжелая артиллерия Красной Армии. Бер кое-как добрался до специально для него предназначенного «Хейнкеля-111», и самолет тут же взлетел. Полет до Таганрога занял полтора часа. К великому удивлению Бера, на побережье Азовского моря было еще холоднее, чем в Сталинграде. На аэродроме офицера уже поджидала штабная машина, быстро доставившая его в штаб фельдмаршала Манштейна. Манштейн собрал всех своих офицеров и попросил Бера сделать доклад о сложившейся обстановке. Бер описал все: голод, тяжелейший удар, нанесенный живой силе и технике, походивших на скелеты солдат, умирающих в снегу раненых, нехватку топлива и боеприпасов. Когда Бер закончил, Манштейн посоветовал: «Опишите фюреру все точно так же, как вы описали мне». На следующий день Бер должен был вылететь в Растенбург. Гитлера уже известили о его прибытии.

Утро выдалось на редкость морозным, хотя яркое солнце и создавало иллюзию тепла. Офицер Люфтваффе, которому было приказано доставить Бера в Восточную Пруссию, отправляясь прогревать моторы, даже не подумал взять с собой рукавицы. Когда он вернулся, на его руках от соприкосновения с промерзшим металлом не осталось и лоскутка кожи. Пришлось спешно искать другого летчика. К вечеру Бер наконец достиг «Волчьего логова». На входе он подвергся тщательному обыску, охрана забрала у него ремень и пистолет. После проверки Бера проводили в тот самый зал, где восемнадцатью месяцами позже Штауффенберг оставит чемоданчик, полный взрывчатки. В зале находилось десятка два офицеров, Бер присоединился к ним. После пятнадцати минут напряженного ожидания створки дверей распахнулись, и вошел Гитлер. Он приветствовал молодого танкиста: «Хайль, герр гауптман!» «Хайль, мой фюрер!» – отвечал Бер, встав навытяжку. Бер уже знал от брата своей жены Николауса фон Белова, служившего у Гитлера адъютантом, какова реакция фюрера на плохие новости, поэтому приготовился к самому худшему,

Гитлер

всегда старался держать ход беседы под контролем, навязывая собеседнику собственную версию событий. Зная ситуацию на фронте в целом, он не раз ставил своего визави, которому, как правило, было известно положение дел лишь на отдельном участке, в неловкое положение. Так случилось и на этот раз. Закончив расписывать планы операции «Дитрих», согласно которой мощная контратака танковых дивизий СС должна была из поражения сделать победу, Гитлер обратился к Беру: «Герр гауптман, когда вернетесь к генералу Паулюсу, передайте ему все, что я вам сейчас рассказал. Передайте ему, что сердцем и надеждами я с ним и его армией». Однако Бер, осведомленный о подобных «фокусах» Гитлера, не позволил заткнуть себе рот. «Мой фюрер, – ответил он, – генерал Паулюс приказал мне проинформировать вас о создавшемся положении. Позвольте же мне сделать соответствующее донесение». Не менее двадцати офицеров слышали просьбу Бера, и Гитлер не смог ему отказать. Бер начал говорить, и что самое удивительное, фюрер ни разу его не перебил. Даже малейших деталей не утаил Бер от своих слушателей. Он рассказал и об участившихся случаях дезертирства, и о голоде, от которого жестоко страдали немецкие солдаты. Фельдмаршал Кейтель, считавший, что подобные откровения недостойны ушей Гитлера, показал Беру из-за спины фюрера кулак, надеясь тем самым заставить его замолчать. Но безжалостный Бер продолжал говорить, описывая измученную, истощенную и обмороженную армию, терпящую невероятные мучения и не имеющую ни топлива, ни боеприпасов, чтобы противостоять наступлению Красной Армии. Бер помнил наизусть все цифры. Гитлер переспросил, уверен ли он в этих данных. Бер ответил утвердительно. Тогда Гитлер обратился за разъяснениями к высшим офицерам Люфтваффе, находившимся тут же. «Мой фюрер, – ответил генерал авиации, – у меня с собой список самолетов и грузов, отправляемых в Сталинград ежедневно...» Но Гитлер не дал ему договорить. «Для армии важно не количество посланных самолетов, а то, что она в действительности получила». Бер на это заметил: «Наши летчики – герои и совершили массу рискованных вылетов, но получили мы именно то и в том количестве, как я вам только что доложил. Возможно, в некоторых ротах и утаили старые канистры, но существенно это положения не меняет». После этих слов офицеры Люфтваффе, ополчившись против Бера, принялись задавать ему провокационные вопросы, стремясь доказать, что рассказанное им не имеет ничего общего с реальностью, но Гитлер, как ни странно, пришел капитану на помощь. Вероятно, перед лицом генерального штаба ему хотелось выглядеть защитником «сталинградского бойца». Однако, когда Бер вернулся к положению 6-й армии, Гитлер как ни в чем не бывало повернулся к огромной карте, усеянной флажками. Беру были хорошо знакомы эти флажки, вот только теперь они обозначали дивизии, от которых осталось лишь несколько сотен человек. Тем не менее фюрер по-прежнему был уверен, что положение немецких войск может спасти решительный контрудар. Он даже заявил, что под Харьковом формируется танковая армия СС, предназначенная для удара по Сталинграду. От фельдмаршала Манштейна Бер знал, что на переброску этой армии понадобится несколько недель. Позднее он вспоминал: «Тогда я понял, что Гитлер утратил всякую связь с реальностью. Он жил в фантастическом мире карт и флажков». Для Бера, энергичного молодого офицера, подобное открытие стало настоящим потрясением. «То был конец всех моих иллюзий относительно фюрера, – записал он в своем дневнике. – Теперь я совершенно точно знал, что мы проиграем войну».

Бер не вернулся в Сталинград сразу же. На следующий день он вновь встретился с Гитлером. Кроме фюрера и Бера, на встрече присутствовал маршал Миль, которому было приказано контролировать поставки в Сталинград продовольствия и боеприпасов. Позднее Бера вызвал к себе один из главных военных советников Гитлера генерал Шмундт. Шмундт, устроивший Беру форменный допрос, сразу понял, что молодой капитан потерял веру в своего фюрера. Бер, собственно, и не пытался это скрыть. Тогда Шмундт решил не отсылать его обратно к Паулюсу. Бер должен был вернуться на Черное море и работать в штабе в Мелитополе под руководством Мильха.

В Растенбурге у Бера состоялась еще одна небезынтересная встреча. Ближе к вечеру к нему зашел полковник Бернхард Кламрот. Офицеры давно знали друг друга, и все же Кламрот предпочел прибегнуть к иносказанию. Выражаясь эзоповым языком, он поинтересовался, не согласится ли Бер присоединиться к движению, цель которого – отстранение Гитлера от власти. Бер уже понял, к чему может привести Германию гитлеризм, но был еще не готов перейти в противоположный лагерь. Кламрот это понял и не настаивал. Он лишь посоветовал Беру быть поосторожней с Манштейном. «За столом он всегда против Гитлера, да только все это одна болтовня. Если фюрер прикажет ему повернуться направо или налево, Манштейн повинуется беспрекословно», – доверительно сообщил другу Кламрот. Его скептицизм не был преувеличением. Несмотря на все неуважение, которое выказывал Манштейн Гитлеру в приватных беседах, рисковать своим положением он вовсе не собирался. В мемуарах Манштейн оправдывает себя одним, но весьма веским аргументом – в случае переворота фронт непременно рухнул бы и Германия неминуемо погрузилась бы в хаос. Бер воспользовался советом Кламрота и, вернувшись в группу армий «Дон», вел себя весьма осторожно. Страх Манштейна перед Гитлером вскоре стал очевиден.

Откровенные разговоры офицеров о том, кто несет ответственность за крах вермахта под Сталинградом, настолько вывели его из себя, что Манштейн даже издал приказ, гласивший: «Дискуссии о том, кто несет ответственность за последние события, должны немедленно прекратиться, потому как на истинное положение дел они все равно повлиять не могут, а только вредят, подрывая веру в фюрера». Офицерам также строжайше было запрещено в личной переписке обсуждать причины поражения 6-й армии.

А у Гитлера уже появилось новая идея. Теперь ему потребовался героический пример, призванный вдохновить народ Германии. 15 января он наградил Паулюса дубовыми листьями к его Рыцарскому кресту, а также представил к награждению еще 178 офицеров и солдат 6-й армии. Каждый новый день, пока 6-й армии удавалось удерживать свои позиции, давал Гитлеру время для выведения на линию обороны двух армий на Кавказе. Гитлер, мастер извращать логику, теперь мог с полным правом говорить, что его приказ Паулюсу не сдавать своих позиций был абсолютно верным.