Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
Шрифт:
— Прошу вас, товарищ Харитонов, мясо из противня выложить в котел с кашей, и пусть все кушают из общего котла. Сейчас же переложите мясо. Выполняйте! Что касается картошки, выясню, если она выдана для всех, то добавите жареную картошку в суп. Суп не испортится от жареной свежей картошки. Итак, выполняйте мое приказание.
— Вам попадет от командира. Ох, как попадет. Предупреждаю!
Мне отступать уже некуда. Тем более что стали собираться красноармейцы и прислушиваться к нашей перепалке. Я знал, что меня ожидают большие неприятности от командира. Он меня и так не жаловал, а сейчас приобрету врага
— Еще раз прошу выполнить мое приказание: немедленно выложите все мясо из противня в котел, если хотите работать поваром.
— Еще посмотрим, кто останется работать, — сказал Харитонов и добавил: — Я пойду, доложу командиру.
— За питание личного состава отвечаю я. Последний раз приказываю!
Видно, в голосе на высоких нотах прозвучала решимость и настойчивость, от которых отступления уже не будет, и это до него дошло. Он посмотрел на меня, развел руками, стал осматриваться по сторонам, остановил взгляд на втором поваре, который стоял растерянный навытяжку с отвислой дрожащей челюстью и за все время не вымолвил ни одного слова, будто что-то застряло в горле.
— Мне что, я солдат, мне что. — Вытер сухие руки о фартук, приложил правую руку к уху и произнес: — Есть выполнять приказ!
Подхватил противень и все его содержимое опрокинул в котел, а противень швырнул на траву.
— Выполнил ваше приказание. Сейчас довольны? Радуйтесь, но и наплачетесь.
Взгляд его выражал злобу. Впервые видел его таким.
— Прекратить, товарищ Харитонов!
— Что же это будет, что будет, ай, что будет? — стал причитать Шихалев.
Вокруг уже стояло немало красноармейцев, командиров — пришли за обедом. Стояли молча. Я никого не видел, не смотрел никому в глаза, но чувствовал затылком, спиной одобрение. Хотел ли прославиться перед личным составом? После прибытия с разъезда на меня уже смотрели другими глазами. Смотрели как на своего, равного, который наравне с другими переносит все тяготы войны и делает свое, нужное для всех остальных дело. Впервые почувствовал уважительное ко мне отношение людей, почувствовал, что люди мне верят и надеются, что в нужную минуту я помогу, окажу необходимую помощь. И я не мог не оправдать их веру в меня. Поэтому, возможно, я так и поступил. И я был рад своему поступку, как ратному подвигу.
Обед готов, многие собрались вокруг кухни. Не слышно обычных реплик, галдежа. Никто не торопил выдавать обед. Стояли и ждали.
— Дайте попробовать приготовленную пищу, — обратился я к Харитонову. — Соли достаточно, крупа, сушеный картофель разварились. Жир и томат-пасту не положили. Добавьте заправку.
— Шихалев! Заправь суп, — крикнул Харитонов помощнику, а сам пошел к котлу с кашей.
Второе блюдо показалось мне очень вкусным. Этими несколькими ложками решил ограничить свой обед. Посмотрел за работой Шихалева. Он положил в кастрюлю
— Разрешаю выдачу пищи, — официально сказал я и ушел в кошару автовзвода, где был мой медицинский уголок.
Вынес носилки из кошары, положил под кустарник и улегся. Мои мысли прервал голос красноармейца:
— Товарищ доктор, вас вызывает командир. Еле нашел вас.
— Где он?
— В своей машине.
— Сейчас иду.
Что меня ждет? Если начнет орать, то и я отвечу дерзостью, скажу все, что думаю о нем, скажу, что нечестно отрывать крохи от красноармейцев и командиров, что все живут одной жизнью, одинаково подвергаются опасности и узаконенные нормы питания должны быть одинаковы для всех. Возле кухни заканчивался обед, мыли котелки, расходились. Поднялся по лесенке, вошел в летучку командира и доложил, что прибыл по его вызову.
— Прошу, комиссар, тебя и Калмыкова, оставить нас.
Они вышли из машины. Командир долго смотрел на меня, затем спросил, как ни странно, очень спокойно:
— Знаешь ли ты свои обязанности, что ты, как фельдшер, по уставу должен делать?
— Что вы имеете конкретно в виду?
— Чем ты должен заниматься в роте?
— Перечислить пункты устава?
— Почему ты лезешь не в свое дело?
— Что было не моим делом?
И здесь его прорвало:
— Какое твое собачье дело, что готовят командиру кушать? Твое дело питание красноармейцев. Там и проявляй себя. Запрещаю впредь совать нос в ложку командира. Это неприлично и низко! Славу себе решил заработать, подрывая мой авторитет. Отправлю в один из наших батальонов. Там и завоевывай себе славу под пулями, а не на кухне.
— Я уже был там, как видите, вернулся. От пули и осколка и здесь никто не застрахован.
Потом я взорвался:
— Постыдный разговор затеяли, товарищ командир. Как можно в такое время делать такие вещи?!
— Учить меня вздумал, мальчишка? Молчать!
— Нет уж! Такое нельзя допускать, и я вмешался, вот. Что я не по уставу сделал?
— Смотрю на тебя и думаю: притворяешься ты дурачком или ты такой есть на самом деле? Ладно, иди. Пришли ко мне старшину Николаева.
Я повернулся и вышел. Опять пошел к автотранспортной кошаре и улегся на носилки, животом вниз, обдумывая, правильно ли я поступил. А как было бы правильно? У кого спросить? С кем посоветоваться? Из раздумья вывел меня Манько. Он держал в руках два котелка и протянул их мне. В одном был суп, в другом — каша и сверху два сухаря.
— Покушай, а потом будешь думать.
Есть не хотелось, но не мог пренебречь его заботой. Я сел на носилки. Достал из-за голенища ложку, накрошил и намочил сухари в супе и стал есть. То, что принес еду, говорило больше слов.
— Вот где они скрылись! Поплакаться решили? Чего приуныли? Хорошим обедом ты сейчас нас накормил, доктор. Суп с сухариками с жареной картошкой и кашу с жареным мясом. Я все знаю, мне рассказали, как ты воевал на кухне. Молодец! — Сел на траву, подогнув под себя ноги по-восточному, воентехник Саркисян.