Сталинградский рубеж
Шрифт:
– Да, таких хоть объявляй дважды гвардейцами, - подтверждал командарм.
И оба хмурились, думая, наверное, о том, что от 33-й гвардейской дивизии, номер которой продолжал значиться в списках армии, остался фактически лишь небольшой сводный отряд. Неудивительно, что в рассказе члена Военного совета о гвардейцах-парашютистах переплелись восхищение и горечь.
Те же чувства, только как бы приглушенные, сдерживаемые, уловил я, когда командующий говорил о сражавшихся в армии курсантских полках Краснодарского, Грозненского, Винницкого, 2-го Орджоникидзевского училищ... Некоторые из этих полков прибыли в донскую степь раньше самой армии и становились ее передовыми отрядами, боевым охранением,
К середине августа реально существовал уже только полк Орджоникидзевского училища, находившийся в армейском резерве.
Да, все в этой молодой, еще совсем недолго воевавшей армии напоминало о том, чего стоило (и, конечно, не одной ей) задержать врага, приостановить его продвижение к Волге. Пока - только приостановить.
После того как армия заняла нынешние позиции на внешнем обводе, за неделю с небольшим, ее соединения и части успели много сделать для их укрепления. Но восполнение потерь в людях и в вооружении шло далеко не так быстро, как хотелось бы. Маловато было противотанковой артиллерии, и совсем мало зенитной. Оставляла желать лучшего обеспеченность снарядами (на армейских складах имелось всего два боекомплекта) и даже винтовочными патронами. В то время трудности со снабжением боеприпасами вообще очень обострились, а для Сталинградского и Юго-Восточного фронтов они, очевидно, усугублялись еще и ограниченностью путей подвоза.
Узнал я и о многом другом, что осложняло положение и беспокоило командование армии. Но когда разговор зашел о состоянии конкретных соединений (данные о том, чем они располагают, выглядели не очень-то отрадно), дивизионный комиссар Гуров негромко и вместе с тем как-то особенно значительно произнес:
– Только примите, Николай Иванович, к сведению и то, что духом армия теперь сильнее, чем месяц назад. Люди закалились, возмужали. Прибавилось опыта, упорства, злости к врагу. Таких героев, как Петр Болото, уверен, найдутся тысячи.
В Кузьме Акимовиче Гурове, узнав его ближе, я нашел настоящего друга. Моральная поддержка этого человека, умевшего быть непреклонно твердым, подчас суровым, а вообще-то доброго, отзывчивого и веселого, часто была для меня просто неоценимой.
Пусть читателя не удивляет, что я больше ничего не говорю о начальнике штаба армии Н. А. Москвине. Не успели мы толком познакомиться, как выяснилось, что его переводят в другое место. Я не предполагал тогда стать в недалеком будущем преемником Москвина, но могу сразу сказать: штаб он оставил сколоченный, высокоработоспособный. Потом я узнал, что за то недолгое время, пока армия была резервной, много сил подготовке своих штабистов отдал и первый ее командующий В. Я. Колпакчи, который раньше сам возглавлял крупные штабы.
В исполнение обязанностей начальника штаба вступил заместитель Москвина полковник Сергей Михайлович Камынин, опытный, высококвалифицированный штабист.
В штабе армии я побывал прежде всего в оперативном отделе. Недавнего его начальника полковника К. А. Журавлева, фамилию которого я услышал еще в штабе фронта, в Карповке уже не было. Это он при первом, в конце июля, окружении за Доном двух дивизий и других частей был послан туда, чтобы обеспечить нарушившееся боевое управление. В силу сложившихся обстоятельств Журавлев вступил в командование всей окруженной группировкой и вывел пять тысяч человек в расположение 4-й танковой армии, где их всех и оставили. А начальником оперативного отдела в штабе шестьдесят второй стал подполковник Н. С. Климов. Придя с ним к операторам, я почувствовал себя словно в родном доме - все тут живо
На столах телефоны и карты, а по стенам развешано походное снаряжение плащ-палатки, каски, автоматы, гранаты. Кто-то, спавший полусидя на полу, вскочил, разбуженный товарищами, другой заснул покрепче, и я успел сделать знак, чтобы его не поднимали. Словом, обстановка, обычная для оперативников сражающейся армии: работа - круглые сутки, отдых - когда придется, урывками. И представлявшиеся мне командиры, в большинстве своем очень молодые, дочерна загорелые, были чем-то неуловимо схожи с прежними моими штабными сослуживцами, живыми и павшими товарищами по первому тяжкому году войны.
Бойкий, невысокого роста старший лейтенант с петлицами танкиста напомнил мне незабываемого по Одессе и Севастополю Константина Харлашкина. Сразу подумалось: "Должно быть, такой же удалой и отважный!" Старшего лейтенанта звали Александром Ивановичем Семиковым. В оперативном отделе он, как выяснилось, считался ветераном - прибыл сюда одним из первых. Семиков и до Сталинграда имел немалый боевой опыт, но отнюдь не штабной - под Москвой, в Панфиловской дивизии, был комиссаром истребительно-противотанкового отряда. Сюда же, под Сталинград, его направили командиром бронепоезда, а вышло так, что стал штабным направленцем, офицером связи армейского командования.
Такие же обязанности выполнял капитан Терентий Егорович Калякин, солидный и степенный, несмотря на молодость. Он был с Дальнего Востока, командовал там батальоном. Капитана П. И. Кузнецова взяли в оперативный отдел из постоянного состава Орджоникидзевского пехотного училища. Самые старшие по годам - капитан И. Е. Велькин и старший лейтенант Л. С. Барановский, который вел журнал боевых действий, пришли из запаса и были по образованию инженерами: один - строителем, другой - полиграфистом.
В общем, почти никто, кроме самого начальника отдела да начальника первого отделения майора П. И. Зализюка, не мог похвастаться солидным штабным опытом. Но я убедился уже, что и штабное дело, при всей его сложности, постигается на войне толковыми и старательными людьми быстрее, чем этого можно было ожидать. А люди в оперативном отделе, повторяю, понравились мне. Направленцы, отвечавшие на мои вопросы, по-видимому, неплохо знали "свои" части.
Отдел был, несомненно, сплоченным, и особенно сплотился он, должно быть, за то время, когда армия сражалась за Доном. Как и вся армия, маленький коллектив штабистов понес там первые потери. При мне вспомнили капитана Любимова, выпускника ускоренного курса Военной академии имени М. В. Фрунзе. Смертельно раненный, он был доставлен на КП в пробитом снарядом броневичке уже мертвым. Вспомнили двух направленцев, пропавших там, за Доном, без вести...
* * *
На рассвете предстояло ехать в войска. Я был рад, что командующий не задерживает меня на КП: испытывал потребность поскорее увидеть своими глазами передний край, познакомиться с командирами и начальниками штабов дивизий, бригад.
Перед тем как прилечь на пару часов, вышел на воздух. Шагал впотьмах по тополевой аллейке у школы и уже едва верил, что этот бесконечный день начался для меня еще на Кавказе.
Все вокруг окутала теплая звездная ночь. Небо было еще темным даже на востоке, где стоял, не выдавая себя ни единым отблеском света, большой, многолюдный город. И как зловещая угроза ему, поднималось над горизонтом на другом, западном краю неба расплывчатое зарево, обозначавшее линию фронта.
Легкий ветерок тянул, насколько я мог определить, со стороны Саратова и Балашова - из тех краев, где я родился и вступил в сознательную жизнь, откуда в первый раз, в девятнадцатом году, пошел воевать.