Сталинка
Шрифт:
Вжик - вжик! Вжик - вжик!
– это поёт напильник. Крючку нужно жало.
– Вж-ж-жик... - не прекращает свою песню напильник! Да нет! Это не напильник! Константин открыл глаза. Солнечные лучи пробивались сквозь тюль, и скрежет металлических колёс по рельсам нового транспортного средства - трамвая, врывался через открытую форточку.
Побег
Евдокия лежала на плече мужа и старалась дышать ровно, будто спит. Слово за слово, разговорилась с мало знакомой женщиной. К чему? Зачем? Не любила она жаловаться, да и душу свою на замке за семью печатями
Константин почувствовал, как напряглась спина жены, дрогнули руки:
– Спи, спи... все хорошо, все хорошо...
– успокаивал её.
А она вдруг почувствовала, как ноет от побоев тело, как болят глаза, как невыносимо хочется пить... Сон ли, явь ли? Врезавшаяся в душу боль выплывала воспоминаниями помимо её воли.
– Сидеть! К спинке стула не прислоняться! Рассказывай, сколько народного добра переправила японским милитаристам?
Ольга с отвращением смотрела на тощий кадык обтянутый дряблой кожей и никак не могла отвести взгляд, потому что постоянно слышала одно и то же:
– На меня смотреть!
А смотреть на ощеренный рот с обломками гнилых зубов и редкие жирные волосы, прилипшие ко лбу, невыносимо до тошноты.
День, второй, третий. Господи, когда же это кончится?! На жестком стуле, прислониться к спинке которого нельзя, удар по затылку, зловонное дыхание в лицо или крик в самое ухо, заставляли выпрямиться. Она как заведенная повторяла одно и то же, всё как было, что скрывать-то?
– На нём не было формы. Какие-то отрепья. Ноги обморожены. За живо гниют. А морозы ниже тридцати градусов. Дала ветошь, обмотать. Ветошь... Всё. Больше ничего никому не отдавала. Проверьте, на складе нет недостачи!
– Ещё поучать будешь следствие, что нам делать, сучье вымя?!
– и резкая пощёчина свалила её со стула.
– Ишь, развалилась!
– Подошёл, зацепил носком сапога подол платья, задрал вверх. Она попыталась одёрнуть.
– Куда руку тянешь? Куда! Кто разрешил? Прикрыться? Обойдёшься. Посидишь, помаешься по камерам, ползать... Смотреть на меня! На меня смотреть! Ползать научишься! В драную кошку превратишься! Лупает зенками... Встать!
– И закашлялся, подавившись слюной.
Шла вторая неделя допросов. Сил подняться просто не было, но если не сможет... если не сможет...
– Егоршин, вразуми!
Резкая боль мурашками побежала по голове. Это Егоршин намотал косу на руку и рванул вверх, почти приподняв её над полом, в глазах вспыхнули искры, удар, куда? Не помнит... и все пропало. Очнулась, снова сидит на том же стуле, в лицо бьёт невыносимо яркий свет, болит каждая косточка. Всё болит. Егоршина в кабинете нет, только следователь, что-то пишет, не поднимая головы:
– Что японская подстилка, видать от удовольствия глаза закатила, вспоминаешь, как японским пленным народное добро раздавала, как они тебя...
– дальше сыпался отборный мат.
– Погоди немного, вернётся Егоршин, мы тебя... ласково обыщем. Мало ли, что прячешь под бельишком?
А на его столе, с краю, только шаг сделать и руку протянуть, тяжёлое каменное пресс-папье.
– Я подпишу, всё подпишу...
– Давно бы так. Себя не мытарила и занятых людей не отвлекала. Ведь следствию всё известно, всё-ё-ё!!! Вот, -
Громыхнул упавший стул, потом почти бесшумно, бесформенным кулём тело сползло на пол. " Только бы не упасть... Не упасть", - стучало в голове. Прислонилась к столу, взяла стакан, вытерла его край подлом своего платья и налила из графина воды. Выпила. Прислушалась. Тишина. Внутренняя дрожь сменилась странным спокойствием. Надо быстрее выбираться отсюда. Как? Подошла к окну. Ведь всего второй этаж, второй! Дом старый, невысокий. И дом старый, и этаж невысокий - да решетки прочные. А если рискнуть через дверь? Не открывается. Ну не снаружи же закрыли?! В дверном замке ключа нет. На столе... тоже нет. Остаются его карманы! И тут на столе зазвонил телефон! Быстрее, быстрее! Вот! Вот! В кармане галифе нашла два ключа на одной связке. Но руки дрожали, и она никак не могла попасть в замочную скважину. Телефон звонить перестал, она, наконец, вставила ключ... и в дверь постучали:
– Товарищ капитан! Это Егоршин. Товарищ капитан?
Прижалась к двери:
– Мы тут с капитаном протокол подписываем...
– еле выговорила, задыхаясь от волнения и страха.
– Капитан? Сам-то ответь?! Слышь?
– ещё минуту Егоршин ждал, а потом:
– Дежурный, дежурный! Срочно ключ от кабинета и наряд! Срочно!
Ольга отошла от двери. Присела к стене, подтянула к лицу колени, прикрывая руками живот и грудь, сжалась в комок, зажмурилась. Ждала - сейчас выломают дверь, и всё... Ну да, Ольга. Евдокией она стала потом.
Дверь с грохотом слетела с петель. Ольга сильнее вжалась в стену, посмотрела сквозь ресницы: три милиционера и Егоршин поднимали её мучителя. Тот стонал сквозь зубы.
– Молись, сука, что живой!
– Егоршин с размаху пнул её. Потом удары сыпались градом. Потерять бы сознание, чтобы исчезла эта жуткая боль, этот невыносимый страх, эта злость... нет! Терять сознание нельзя, запинают! И она, лёжа на полу, только сильнее пыталась сжаться, хоть как-то сжаться, после каждого удара, после каждого пинка.
Жена во сне стонала и металась. Константин приподнялся, обнял её голову, прижал к своей груди:
– Чи-и-и... Вот так, ну и молодец, всё нормально? Я тебе сейчас пить принесу.
– Я сама, - накинула на плечи шаль и вышла из комнаты. В темное кухонное окно заглядывали звёзды, да метался отблеск уличного фонаря. Подвинула табурет к печи, налила в кружку воды и села, прижавшись спиной к ещё не остывшим кирпичам. И вдруг, в какой-то миг ей показалось, что ни кухня это вовсе, а автозак. Тот самый, в который, переодев в полосатую робу смертницы, втолкнули её и ещё шестерых мужчин. Один хоть и в такой же, как она, робе, но лицо, взгляд... не было в его глазах страха, зато явно читалось какое-то напряжение. Вот он почему-то пересел к самому выходу. Взглядом показал соседу на Ольгу, тот подвинулся, как указав ей - пересядь.