Сталинка

Буденкова Татьяна Петровна

А ещё через день Евдокия смогла участвовать в разговоре женщин.

– Эльза Фёдоровна - немка. Из-за этого ей запрещено хирургом работать. И она числится детским врачом. Так что если что - обвинят, посадят! А другого хирурга тут пока нет. А отец её глав. врач этой больницы. Вот она на свой страх и риск... спасает людей. Так что ты на неё не обижайся. Я тут не по первому кругу. Второй раз меня за этот год с того света вытаскивает. Прямо напасть какая-то. В этот раз аппендицит, да так, что пришлось ей кишки мои в тазике полоскать. Лопнул, гад, гнойный был!

– А ты откуда про кишки знаешь?

–

Так без наркоза делали. Уколами обкололи... Ох, и поорала я! Говорят в коридоре было слышно!

А что ругается - это хорошо! Сама понимаешь, в её положении - нервы-то не железные. А когда кого ласково убеждать начинает, мы уж знаем - плохая примета.

И действительно, через неделю Евдокия сама ковыляла на перевязку и в столовую за жиденькой несолёной кашей. Ничего другого есть ей было нельзя. И теперь все её мысли были о том, чтобы быстрее шов зажил. Но, Новый тысяча девятьсот шестьдесят шестой год пришлось встречать в больнице. Шов ещё был не снят и значит, вернуться к сыновьям она пока не могла.

Новогодняя ночь в окна дома в таёжном посёлке Одиночный, где жили четверо братьев Буденковых, заглянула в тоже время, что и во все остальные этого посёлка.

– Эх, когда отец был жив, он та-а-кую ёлку приносил! А мамка пироги пекла - объеденье!
– вздохнул старший - Витя.

– А пельмени? Какие пельмени лепили? И я больше всех! А что? Что? Это даже в тетрадке записано. Ну, помните, когда мы пельмени стряпали, то считали, кто больше налепил и записывали в тетрадку! Вот найду тетрадку, проверим!
– горячился Миша.

– Ладно вам спорить, вон Костя нюни распустил, - кивнул на младшего брата Саша.

– А давайте блины стряпать? Будет у нас праздник! Там в сенях целый мешок муки. Я прочитал, написано "Блинная" и надо только развести водой. А потом мазать сковороду салом и жидкое тесто наливать!
– на правах старшего распорядился Витя.

С блинами промучились весь вечер. И когда, наконец, оторвали от раскалённой сковороды первый блин, вдруг зазвонил будильник! Специально завели, чтобы знать, когда Новый год наступит!

Будильник прозвенел, блины получились не очень. Так к сковороде липнут! От жарко натопленной печи, в доме нечем дышать, а утром из-под одеяла не вылезти - холодрыга. Надо снова растапливать. Да и Малинку... иногда приходила доить соседка, с ней мать перед отъездом в больницу договорилась. Но, постепенно наловчились сами. Чем слушать её причитания и увещевания отправиться в интернат, лучше самим обойтись... пока мамка не вернётся. А в том, что она обязательно выздоровеет и приедет назад никто из мальчишек даже не сомневался. Наивное детство позволило жить ожиданием её счастливого возвращения, а не горестной утраты.

Евдокия сидела на краю больничной койки как на иголках. Сейчас будет обход и станет известно: снимут ли ей швы? В этот раз с больничного телефона дозвониться до медпункта посёлка, а только там был телефон, она не смогла. И последнее, что знала, это, что дети были живы, здоровы, но фельдшер настойчиво убеждал отдать их в интернат. И теперь она торопилась, очень торопилась. Потому что, если дети попадут в интернат, ещё неизвестно сможет она их вернуть или попадёт в тюрьму, как

беглая преступница. Ведь Ольга Логинова так и числилась в бегах. И вроде теперь она по документам Евдокия Буденкова, но лицо у неё прежнее, конечно, годы прошли, но вдруг узнают?

И вот опять смотровой кабинет. Тряслись руки, даже казалось, желудок трясётся мелкой дрожью.
– Доктор, я хорошо, я очень хорошо себя чувствую. Домой мне надо! Доктор, миленькая?

– Да что ж это такое? Вы хоть понимаете, что с того света вернулись? Хотя... ещё неизвестно, что будет через какое-то время. Швы я вам сниму. Поставлю на учёт. Будите регулярно проходить обследование. Рак - это вам не шутки. Могут метастазы появиться и тогда - каждый день и час важны, вовремя захватить! Не думайте, что каждый раз чудом, а я только как чудо расцениваю, положительный результат этой операции, если бы вы знали... думала сама лягу рядом с вами... прямо возле операционного стола.
– Говоря всё это, врач Эльза Фёдоровна заполняла какую-то синюю бумажку, перечёркнутую с угла на угол красной полосой.
– Вот справка. Всё, счастливо вам.

– Эльза Фёдоровна, я...
– Евдокия в больничной ситцевой сорочке до пят толклась возле кушетки, за спиной доктора.

– Идите уже. Не травите душу, ни себе, ни мне.

Снег замёл посёлок под самые окна. К домам вели расчищенные дорожки. Из труб струился дымок. Евдокия вдохнула такой знакомый, пахнущий берёзовыми дровами и снегом, морозный воздух. Вдохнула и замерла. Из трубы её дома дымок не шёл. И дорожка до калитки не расчищена! Она рванулась бежать, но резкая боль перепоясала тело. Обхватив руками живот, согнувшись пополам, едва переставляя ноги по глубокому снегу, добрела до калитки. Кое-как приоткрыла её и протиснулась в образовавшуюся щель. От крыльца к коровнику - протоптанная дорожка. В окно, хоть и затянутое морозным узором, видно, что светится лампочка. От волнения ноги подкашивались и, как бы ни хотелось быстрее войти в дом, она еле шагала, так же медленно поднялась по крыльцу, открыла дверь в сени, потом в дом.

На табуретке стояла плитка, на плитке чугунная сковородка... с блином. Рядом четверо мальчишек. На звук открываемой двери трое повернули лица, и только один как раз в этот момент аккуратно снимал блин!

Однако побыть дома вместе с детьми удалось не долго. Боль внутри живота жгла раскаленным железом и через две недели Евдокию увезла скорая. Мальчишки опять остались одни.

Операцию делали повторно. Заживало в этот раз все долго и плохо. И только весной, когда на деревьях набухли почки, Евдокия вернулась к калитке своего дома.

Сыновья за время её болезни повзрослели не по годам. И корову накормят, и печь затопят, и воды принесут. А тут как раз освободилось место на лесхозовской сушилке. Магазин она по-прежнему сторожила, но ведь это ночью, а днём свободное время. И устроилась на вторую работу: добывать из сосновых шишек семена. Нагреются шишки до семидесяти градусов, и начнут потрескивать, раскрываясь, рассыпая семена. На сушилку чаще других приходил Миша. Вот и в этот раз, Евдокия оглянулась, сын спал, утихомиренный сосновым запахом и сухим теплом печи.