Сталинщина как духовный феномен
Шрифт:
Словарь не отражает полностью советского духовного мира. Многие новые слова незначительны по своему содержанию; с другой стороны, многие из самых существенных сторон системы находят выражение в старых словах, правда, взятых в измененном значении. Советский язык никак нельзя сводить к словарю. Советский язык это русский язык, сравнительно мало обремененный неологизмами, но внутренне деформированный стихией активной несвободы.
Советский язык не свободен; это в нем главное. В изучении его надо исходить именно из этой его несвободы.
Основное направление давления, которое оказывается сталинизмом на язык, лежит вообще не в плане словотворчества, а в плане переосмысления уже наличествующих слов, причем переосмысление это означает по большей части перекрытие прежнего смысла новым, двойным
Замечательно, что для обозначения чистых фикций в сталинизме, за редчайшим исключением (вредительство, самокритика) нет новых слов. Фиктивное значение, как правило, приобретают старые слова, иногда вышедшие уже было из употребления, причем одновременно с этим фиктивным значением они приобретают еще и второй смысл. Эволюция таких терминов, как свобода, гуманность, прогресс, преданность, дружба, честь, могут служить здесь достаточно убедительными примерами.
Повторим еще раз: словотворчество в СССР бедно, и тот, кто захотел бы составить представление о русской революции путем изучения советских неологизмов достиг бы цели только для раннего его периода. Для выражения своих понятий большевики сталинской эпохи пользуются готовыми словами, а не создают новых. Такие выражения, как «морально-политическое единство советского народа», «животворный советский патриотизм», «низкопоклонство перед иностранщиной», «безродные космополиты, эти беспачпортные бродяги в человечестве» и множество подобных сами по себе не вызывают особой тревоги за судьбу русского языка. В своих формулировках, быстро становящихся речевыми штампами, сталинизм охотно пользуется словами с несколько даже устарелым колоритом: бдительность, двурушничество, доблесть и т. д.
В последнем периоде своего развития советский словарь вообще имеет тенденцию к сближению со словарем Союза Русского Народа и иногда даже перекликается с афишками Ростопчина: та же нарочитая вульгарная нерачительность, та же напыщенно-эмоциональная сусальность.
Переосмысление слов в интересах большевистского их употребления в основном идет по двум линиям. Во-первых, как мы уже упомянули, все понятия об идеалах и ценностях приобретают новое содержание. Во-вторых, целый ряд слов как бы наново осваивается и приобретает весьма характерный про- или антисоветский эмоциональный оборот.
Процесс переосмысления совершенно естественно начался вместе с зарождением марксизма, (слова свобода, демократия, диктатура, например, переосмыслены уже Энгельсом), но не закончен еще и сейчас. Он захватывает постепенно все слова, означающие ценности и идеалы, как положительные, так и отрицательные.
Такие понятия, как законность, мораль, долг, справедливость, постепенно втягиваются в процесс переосмысления. Вместе с большевизмом появляются революционная законность, классовая мораль, пролетарский долг и т. д. Это уже первый этап переосмысления. Ибо между законностью вообще (или формально, буржуазной законностью) и новой революционной законностью ложится непереходимая грань. Смысл, казалось бы исключаемый самим понятием законности прекрасно укладывается в понятие «законности революционной». И не только укладывается, но и заполняет его совершенно, изгоняя прежнее «буржуазное» понятие. Прямо противоположно всеобщему в наше время пониманию законности «революционная законность» оказалась тем самым, на основе чего возможно, скажем, двух подсудимых, обвиненных в совершенно одинаковых преступлениях, судить совершенно по-разному: одного — осудить, а другого, принимая во внимание его пролетарское происхождение, — оправдать.
Со временем, параллельно с отказом от классовой политики внутри СССР, определение «революционная» отпало и переосмысленное понятие «законности» стало означать уже законность вообще. Господствующая же в странах загнивающего капитализма «формалистическая
Это значение переосмысления, разумеется, должно быть хорошо известно всем советским юристам, но тем не менее должно оставаться условно тайным, т. е. нигде не высказывается в обнаженной форме. Применение «законности», особенно во всяких «кампаниях по борьбе», целиком определяется именно эзотерическим содержанием переосмысленного понятия, в то время как употребление слова «законность» допустимо только в его фиктивном значении, эмоционально перекликающимся с первоначальным, формально «буржуазным» и формально же вытесненным из сознания советского человека. В порядке непременно и громко выражаемой фикции советская законность отнюдь не есть законообразно оформленный диктаторский произвол, но именно законность, во вполне первоначальном смысле слова, причем законность, имеющая место в самой прогрессивной стране в мире в условиях морально-политического единства советского народа и т. д. и т. д.
«Законность» в словоупотреблении сталинского времени, таким образом; 1) слово-сигнал к производству определенных действий, ничего не имеющих общего ни с первоначальным, ни с офикциона-лизированным значением того же слова; 2) слово-заклинание, стремящееся вызвать в воспринимающем его субъекте определенные, нужные сталинизму настроения и эмоции и, наконец, 3) слово-фальшивка, маскирующее подлинное положение вещей.
Второй вид переосмысления слов носит совершенно иной характер. Оно касается уже не содержания понятия, а его эмоциональной окраски.
На советском языке резолюции или приветствия, например, обязательно зачитываются; о работе с кем-нибудь непременно договариваются; дела, бумаги или нового сотрудника оформляют; какую-либо комиссию, учреждение, производственный процесс организуют или организовывают; вопрос или книгу прорабатывают. Почему, спрашивается, приветствие нужно именно зачитать, а не прочитать или огласить? Зачитать всегда значило, во-первых, начать процесс чтения («он сперва стеснялся, а потом зачитал уверенно и бойко»); во-вторых задержать у себя и не вернуть взятое для прочтения («приятель зачитал мою книгу»). Шаблон «зачитать», в плане чисто языковом в новом его употреблении, без всякой нужды вытесняет употребление обычных «прочитать», «огласить» и без нужды же увеличивает лексическую омонимию. Ведь прочитывающий или оглашающий резолюцию человек, это просто человек, пользующийся русским языком, мировоззрение его и политические убеждения в словах прочитать или огласить никак не отражаются. Если же он ту же резолюцию зачитывает, если он приемлет новый (пусть совершенно ненужный и неудачный, но новый советский) термин, он тем самым демонстрирует свою советскость, показывает, что он советский человек, что он друг советской власти и радостно поддерживает ее мероприятия. Словечко зачитать означает отнюдь не фикцию — люди зачитывают действительные документы, — но оно становится фикционалистическим, оно принимает в качестве обертона струю сталинского фикционализма. Человек, заменяющий им прежние выражения прочитать и огласить, зтой самой заменой активно проявляет свою несвободу, показывает, что исповедует веру в сталинские мифы и фикции.