Сталинская гвардия. Наследники Вождя

Замостьянов Арсений Александрович

Однажды он спросил Байбакова: «Скажи, а ты был на том свете?». Председателю Госплана стало жутковато: «Нет, не был». «А я был, – сказал Косыгин и добавил: – Там очень неуютно».

На излете семидесятых, за короткий срок Алексей Николаевич перенес два инфаркта. Осенью восьмидесятого года случился второй. Пошатнувшееся здоровье не было секретом для коллег, в октябре Косыгину предложили подать в отставку. Председателем Совмина был назначен Н.А. Тихонов. А 18 декабря Алексея Николаевича не стало. Косыгин ненадолго пережил свое правительство. В последние часы он весь был в работе. В бреду повторял слово «пятилетка», говорил о необходимости выполнять план. Жаловался на отсутствие преемников.

О смерти Алексея Николаевича объявили не сразу: службисты не хотели

портить праздник – день рождения Брежнева…

Проститься с Алексеем Николаевичем в Центральный Дом Советской Армии пришли сотни тысяч советских людей – москвичей, приезжих из России, с Украины, с Кавказа и из Средней Азии… Пришли, конечно, и Брежнев с Тихоновым и «другие официальные лица». Траурную церемонию пришлось продлить на несколько часов: поток желающих проститься не редел. И утром, перед похоронами, тысячи людей пришли поклониться Косыгину. Уже тогда многие понимали: этот герой олицетворял здравый смысл России, как Г.К. Жуков в ХХ веке символизировал нашу военную доблесть…

Ходили слухи, что Косыгин – сын императора Николая II, спасшийся цесаревич Алексей Николаевич. Ведь цесаревич, полный тезка Косыгина, и родился почти одновременно с советским премьером – в августе 1904-го… Ну, это из мира сказок. В обществе о Косыгине не говорили дурного: героя уважали и любили. Косыгин с подчеркнутым уважением относился к интеллигенции, к науке – и капризная русская интеллигенция отвечала ему взаимностью. Оставили свой след в нашей науке и близкие Косыгина: дочь Людмила Алексеевна, много лет возглавлявшая Библиотеку иностранной литературы, зять Джермен Михайлович Гвишиани, академик и основатель Института системного анализа АН СССР. Вокруг Алексея Николаевича формировался климат продуктивной научной работы. Александр Шелепин, не скрывавший обиды на Брежнева, в своих воспоминаниях не без злорадства заметил, что «массы» всегда приветствовали Косыгина куда искреннее и веселее, чем партийного вождя. А мы не забудем, как незнакомые, простые люди, встречая главу правительства на кисловодских тропах, приветливо обращались к нему: «Здравствуйте, Алексей Николаевич!». А эхо негромкого голоса, доверительно рассказывающего нам с трибуны об экономических перспективах, еще живет в народном сознании. Мы навсегда запомнили строгий взгляд синих глаз и теплую улыбку главного инженера Советского Союза.

Леонид Ильич Брежнев

Комиссар-эпикуреец

Так и хочется на новый лад переделать Маяковского: «Юноше, обдумывающему житье, решающему – сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь: делай ее с Леонида Днепродзержинского!»… Ему многое удавалось – комиссару-эпикурейцу, который, к ужасу элегантного Громыко, под старость лет пристрастился к дешевым галстукам на резинке.

Это наша с тобой биография…

Трудно представить более образцовую советскую биографию. Брежнев всегда оказывался в ореоле победы, при этом не был титаном, оставаясь образцовым коммунистом, одним из когорты, не больше и не меньше.

Но по характеру Брежнев резко отличался от других политиков сталинского закала. В советском синтезе он был антитезой требовательным, хладнокровным, исключительно работоспособным аскетам, на которых предпочитал опираться Сталин. Он был жизнелюбив, во многом легкомыслен и своим политическим успехам обязан не столько трудолюбию, сколько обаянию, умению ладить с людьми. Обязан и рабоче-крестьянской смекалке, которая не раз его выручала. Он не стал выдающимся специалистом ни в одной из отраслей народного хозяйства. Не был неутомимым гением самообразования, как Сталин и Андропов. Брежнев – выдающийся политический артист, не более, но и не менее. Наверное, в ряду сталинских выдвиженцев необходим был и такой эпикуреец-комиссар. Но второго Брежнева система отторгла бы: перебор есть перебор.

Воспоминания Брежнева о детстве и юности называются «Жизнь по заводскому гудку». Истинно советское название. Вот таким рабочим ребятам революция дала возможность вершить

судьбами мира. «Кто был ничем – тот станет всем». Конечно, Брежнев не писал воспоминания самостоятельно. Но он любил рассказывать о молодых годах, и авторам удалось ухватить брежневскую психологию. «Мне посчастливилось родиться, вырасти, получить трудовую закалку в рабочей семье, в большом рабочем поселке. Одно из самых ранних, самых сильных впечатлений детства – заводской гудок. Помню: заря только занимается, а отец уже в спецовке, мать провожает его у порога. Ревет басовитый гудок, который, казалось мне, слышен по всей земле. Радио не было, часов рабочие не имели, завод сам созывал их на работу. Первый предупредительный гудок давался в полшестого утра, затем в шесть – на смену, потом в полшестого вечера – предупредительный и опять на работу – в шесть. Народу в нашем Каменском, будущем рабочем городе Днепродзержинске, было тогда двадцать пять тысяч, и весь отсчет времени, весь бытовой уклад, привычки, нравы, сам труд людей – словом, вся жизнь шла по гудку».

Заводской гудок именно при Брежневе стал таким же важным символом элегической пролетарской романтики, как Луна и роза в поэзии. Заводы и фабрики при Брежневе не гудели: пришли более современные средства контроля за режимом предприятий. Гудок был для Брежнева памятью о рабочей юности. Во МХАТе шел спектакль «Сталевары», сакральный для рабоче-крестьянской державы и ненавидимый агрессивными элитариями. Там звучала песня о заводском гудке, которую быстро подхватили эстрадные певцы:

Теперь умолкли поезда И не кричат автомобили И, между прочим, навсегда Гудок фабричный отменили. Такая тишь над городком, Таким покоем дышат дали, А мы не время с тем гудком, Мы с ним судьбу свою сверяли…

Гудки при Брежневе звучали только в памяти старых рабочих. Но в ноябре 1982-го с заводскими гудками страна проводит Брежнева в последний путь.

Политик, обязанный своим взлетом установке на коллективное управление, Брежнев ценил чувство локтя, любил находиться в гуще народной, как комиссар, учился у народных масс, приглядывался к ним. Это учли авторы воспоминаний. Брежнев в них получился истым коллективистом: «Я быстро одевался и босиком, не поев, бежал вслед за отцом. Если он брал меня за руку, я гордо оглядывался вокруг: вот, дескать, какой вырос большой, уже иду на завод, а мне тогда шел пятый год. Из соседних домов, из боковых улочек и переулков выходили другие рабочие, нас становилось все больше, одеты были почти все в потертые куртки и штаны из грубой «китайки». И мне, помню, очень нравилось шагать вместе со всеми».

Когда умер отец, Брежнев служил в армии, в Забайкалье. О нем остались детские воспоминания:

«Отец был помощником вальцовщика, а сварщиком на нагревательных печах стоял старый рабочий Денис Мазалов. Я его хорошо помню: кряжистый, немногословный, настоящий русский мастеровой. Родом он был из Енакиева, работал прежде в Никополе, на наш завод перебрался уже с большой семьей, и обед ему часто приносила взрослая дочь Наталия. Вот здесь-то, у нагревательных печей, у стана «280», молодые люди и познакомились, а год спустя поженились. Отцу было тогда двадцать восемь лет, матери – двадцать.

Что можно еще сказать о своем происхождении? Родословных рабочие семьи, как известно, не вели. Знаю, что отец, Илья Яковлевич Брежнев, поступил на завод в 1900 году. Он пришел сюда из Курской губернии, из деревни Брежнево Стрелецкого уезда. Название деревни, как и фамилия наша, происходило, надо полагать, от прибрежного ее положения, а возможно, и от понятий «беречь», «оберегать», что вполне согласуется с крестьянским бережным отношением к земле-кормилице. Землю ценили, защищали, берегли, веками поливали ее потом и кровью. Но веками же бедность не покидала людей, иначе не пришлось бы отцу уходить на заработки из родных мест».