Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма, Цыганов Дмитрий

Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма

на обложку

Цыганов Дмитрий

Шрифт:

Не менее значимым событием в области изучения культурной истории сталинской эпохи стало появление в 2011 году в издательстве Гарвардского университета работы К. Кларк «Moscow, the Fourth Rome: Stalinism, Cosmopolitanism, and the Evolution of Soviet Culture, 1931–1941», явившейся продолжением ее публикации 1995 года «Petersburg, Crucible of Cultural Revolution». Обе книги переведены на русский язык и опубликованы в 2018 году. В 2020-м в издательстве «Новое литературное обозрение» вышло двухтомное исследование Е. Добренко «Поздний сталинизм: Эстетика политики», общий объем которого составляет более полутора тысяч страниц. Такой масштаб позволяет слависту не только попытаться легитимировать применение им метода аналитики «политической тропологии соцреализма» (этот метод в зачаточном виде предложен уже в упомянутой монографии 1993 года, которая не случайно озаглавлена «Метафора власти»), но и на частных примерах проиллюстрировать ключевой аспект своего труда, состоящий в определении позднесталинского периода как времени создания «советского человека» и «советской нации» в целом. Большая форма дает читателю возможность ознакомиться с методом работы Добренко над материалом. Прочтение столь объемного труда на фоне множества ранее написанных исследований позволяет говорить, что ученый прибегает к приему компиляции фактов, ранее отмеченных в специальной литературе. Иначе говоря, «Поздний сталинизм» – в большей степени результат обобщения и систематизации материала, а не специальных разысканий в первоисточниках (как архивных, так и литературных). Приоритет в двухтомнике отдан историческому и социально-политическому планам 55 , тогда как культура во многом мыслится как производная от идеологии. Почти полностью игнорирует Добренко и институциональную сторону культурного производства позднесталинского периода (о Сталинской премии говорится лишь в контексте обсуждения «Молодой гвардии» 56 ). Новинками 2022 года стали книга А. Васькина «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки» (М., 2022), явившаяся своеобразным сиквелом к исследованию В. Антипиной 2005 года 57 , и внушительный том «Госсмех: Сталинизм и комическое» (М., 2022), написанный Е. Добренко в соавторстве с Н. Джонссон-Скрадоль и опубликованный сначала по-английски (New York, 2022), а затем и по-русски. Если первое исследование ориентировано на массового читателя и не претендует на статус научного, то второй труд представляет собой попытку ученых осмыслить сталинскую культуру через трансформации комического и изменение функций смешного в сталинизме. Однако «Госсмех» лишен единого сюжета и является скорее тяготеющим к всеохватности и методологически разобщенным «собраньем пестрых глав», чем образцом многостороннего фундаментального исследования сталинской массовой культуры.

явном смещении интересов ученых в эту область говорит и появление перевода работы Ш. Фицпатрик 2015 года (см.: Фицпатрик Ш. Команда Сталина: Годы опасной жизни в советской политике. М., 2021).

Интересно, что и в этом случае Добренко основывается на сборнике материалов по истории Сталинской премии, подробнее о котором мы еще скажем отдельно. Специальных разысканий в области истории институции исследователь не проводит, ограничиваясь трансляцией ранее полученных выводов и последующей их концептуализацией в нужном для подтверждения собственных идей направлении.

См.: Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей, 1930–1950-е гг. М., 2005. Монография Антипиной выросла из текста одноименной кандидатской диссертации, защищенной в ноябре 2005 года в МГПУ.

На фоне этого внушительного корпуса научных и кажущихся научными сочинений доля тех, которые имеют своим предметом соцреалистическое искусство как особый канон, оказывается едва ли не самой скудно представленной. Не изучена и институциональная сторона советского культурного производства. Предпринимаемые в актуальной литературе попытки анализа институционального комплекса сталинской культуры неудовлетворительны как с точки зрения скудности привлекаемых фактических сведений, так и с позиции методологии: доминирующим подходом оказывается «теория поля» П. Бурдье, попросту не приспособленная для анализа тоталитарно ориентированной культуры 58 . Закономерности, выведенные Бурдье из анализа принципиально иной (!) историко-культурной ситуации, не работают на советском материале. Так, творческая репутация М. А. Булгакова не может быть объяснена в терминах «теории поля»: безусловно талантливый писатель, временами имевший возможность публиковать собственные тексты, – автор любимой пьесы Сталина, с которым он не только созванивался, но и, по воспоминаниям современников, встречался лично, тем не менее приобрел репутацию опального писателя, не став советским «классиком».

См., например: Геллер Л., Боден А. Институциональный комплекс соцреализма // Соцреалистический канон: Сб. статей. СПб., 2000. С. 289–319. Критика подобного подхода предлагалась раньше и С. Ловеллом – см.: Lovell S. The Russian Reading Revolution: Print Culture in the Soviet and Post-Soviet Eras. New York, 2000. P. 18–24.

До сегодняшнего дня не становились предметом специального историко-литературного исследования «толстые» литературно-художественные журналы периода позднего сталинизма как институциональное ядро советской литературы. Вообще, издательский процесс сталинской эпохи изучен крайне слабо: современная наука обладает минимумом сведений об организации книгоиздания в СССР в 1930–1950-е годы 59 . Такое положение объясняется не только банальной невозможностью сформировать представление о выходившей в период сталинизма книжной продукции ввиду колоссальных объемов ее производства 60 , но и известной брезгливостью многих специалистов, с позиции современности предпочитающих «высокую» (и зачастую непечатную) литературу «макулатуре» советских «классиков», печатавшейся тиражами в сотни тысяч экземпляров. В этом перекосе обнаруживает себя прагматически мотивированное нежелание понять культурную ситуацию первой половины прошлого столетия и, как следствие, определить эту «высокую» литературу как периферийную по отношению к сталинскому литературному проекту 61 .

Такое невнимание исследователей к производственной стороне вопроса выглядит по меньшей мере странным на фоне внушительного корпуса источников, которые начали появляться уже в 1950-е годы. Именно тогда выходят книга А. И. Назарова «Очерки истории советского книгоиздательства» (М., 1952), сборник документов «О партийной и советской печати» (М., 1954), появляются библиографические работы Н. И. Мацуева. Позднее появилось и справочное издание «Книгоиздание СССР: Цифры и факты. 1917–1987» (М., 1987).

Только за 1946–1947 годы в СССР было издано 47 000 наименований книг общим тиражом 905 000 000 экземпляров.

Убедительнее всего о действительной расстановке сил на культурном поле тех лет позволяют судить письменно зафиксированные читательские отклики. 1 ноября 1958 года в «Литературной газете» (№ 131 (3942)) в разделе «Гнев и возмущение: Советские люди осуждают действия Б. Пастернака» под заголовком «Лягушка в болоте…» было опубликовано письмо старшего машиниста экскаватора Филиппа Васильцова из Сталинграда. В нем «возмущенный читатель» с вполне искренним, как кажется, недоумением отметил: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего о нем я до сих пор не знал, никогда его книг не читал. А я люблю нашу литературу – и классическую, и советскую. Люблю Александра Фадеева, люблю Николая Островского. <…> С детства читаю и люблю Михаила Шолохова. <…> А кто такой Пастернак?» (С. 3).

Это малозначимое для компаративистских опытов или штудий по теоретической или исторической поэтике обстоятельство оказывается ключевым для историко-литературных разысканий: появление текста в периодическом издании (в газете, «толстом» литературном журнале или альманахе) и тем более его последующее издание отдельной брошюрой/книгой в реалиях сталинской эпохи оказывались фактами, свидетельствовавшими о признании автора писательским и партийным истеблишментом. Наиболее осмысленным на сегодняшний день оказывается лишь один из фрагментов этой большой темы – цензура и репрессивные механизмы недопущения «вредоносных» текстов до части читательской публики, чей круг чтения не определялся приматом «снабжения» и формировался, насколько это позволяла обстановка, самостоятельно. Однако и эта волнующая умы ученых тема разрабатывается лишь в тех направлениях, которые затрагивают «большие имена»; вопросы же, связанные с практиками производства и распределения печатной продукции, оказываются вне поля зрения специалистов.

Исследования последних лет значительно сузили поле советской литературы как объект изучения, превратив в набор имен, случаев и редких контактов: фокус на периферийных для культурной обстановки первой половины прошлого столетия фактах сделал возможной ситуацию, когда из пространства художественной жизни исключаются центральные явления, а интересующие ученых сюжеты «вынимаются» из нелитературного окружения и компонуются в последовательно организуемые изолированные ряды или альтернативные «соцреалистической доктрине» потоки. Вместе с тем советская литература, если понимать ее как все, что написано и опубликовано советскими писателями (то есть членами писательских организаций всех уровней), существовала именно в пространстве печатного литературного процесса. Куда больше исследователей привлекают другие связанные с культурным производством сталинизма проблемы: вопрос о содержании термина «социалистический реализм» 62 , соотношение соцреалистического текста и действительности (проблема так называемого «соцреалистического мимесиса») 63 , трансформация отдельных жанровых структур 64 , отражение и реактуализация официальных культурных практик сталинизма в более поздние исторические периоды 65 и др. Исходя из невозможности даже вскользь упомянуть каждое исследование, мы ограничимся приведенным выше перечнем работ, а также отметим, что качественные и интересные тексты (мы старались сосредоточиться именно на них) составляют меньшинство написанного о сталинской культуре, тогда как подавляющее большинство работ отмечено тривиальностью выводов, скудностью фактических и библиографических сведений и научным провинциализмом.

См., например: Добренко Е. А. Стилевое подсознательное соцреализма // Русская литература ХХ в.: Направления и течения. Екатеринбург, 1998. Вып. 4. С. 128–141; Ревякина А. А. «Социалистический реализм»: К истории термина и понятия // Россия и современный мир. 2002. № 4. С. 102–114; Захаров А. В. К вопросу о возникновении термина «Социалистический реализм» // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2006. № 1. С. 107–118; Литовская М. А. Социалистический реализм как «образцовый» творческий метод // Филологический класс. 2008. № 19. С. 14–21.

См.: Добренко Е. А. Соцреалистический мимесис, или «Жизнь в ее революционном развитии» // Соцреалистический канон. С. 459–471; Гаспаров Б. М. Социалистический реализм в метафизическом измерении: (Возможна ли ложь художественного вымысла?) // Новое литературное обозрение. 2017. № 1 (143). С. 66–77.

См.: Добренко Е. А. Судный день русской литературы. Пост-классический роман: Канон и трансгрессия // Филологический класс. 2020. Т. 25. № 3. С. 9–22.

См.: Прохоров А. Унаследованный дискурс: Парадигмы сталинской культуры в литературе и кинематографе «Оттепели». СПб., 2007; Сухих С. И. Эволюция доктрины соцреализма во 2-й половине ХХ в. // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2013. № 2–1. С. 300–305 (эта статья, помимо методологической ущербности, характеризуется и наличием банальных фактических ошибок, одна из которых, например, связана со временем публикации эссе Терца «Что такое социалистический реализм»).

В 2009 году Х. Гюнтер, чьи труды стоят у истоков осмысления феномена соцреалистического канона, в статье «Пути и тупики изучения искусства и литературы сталинской эпохи» 66 охарактеризовал некоторые работы, с его точки зрения стоявшие у истоков «критического осмысления ушедшей сталинской эпохи» с позиции ее культурной обособленности, тяготения к оформлению в иерархически организованное целое. Эта отнюдь не единственная работа, содержащая анализ текстов об искусстве сталинского периода советской истории 67 , ценна для нас именно тем, что в ней выразилось стремление автора к обобщению и систематизации опыта (преимущественно западных славистов) изучения советского культурного канона. Отчасти охарактеризованное выше колоссальное количество разысканий в частных областях сталинской соцреалистической культуры вполне отвечает логике, сформулированной М. Чудаковой в статье 1998 года. В ней литературовед указывает на то, что «анализы [отдельных литературных текстов] предельно – вернее, беспредельно – детализировались; они бывают очень интересны (как и совсем неинтересны), попадаются доказательные и убедительные, но они не отвечают на основные вопросы – хотя бы потому, что их не ставят» 68 . Между тем одним из этих «основных вопросов» является вопрос о методе исследования канона соцреализма, о той теоретической логике, благодаря которой отдельные сюжеты смогут преодолеть рубеж иллюстративности и сами по себе приобретут качество объясняющих специфику культурной динамики 1930–1950-х годов. Важность этого вопроса первостепенна еще и потому, что наблюдаемое сегодня «растекание» научного знания в подавляющем большинстве случаев имеет произвольный характер, когда каждая новая работа все больше усложняет, декомпозирует и все меньше проясняет картину литературного процесса эпохи сталинизма. Наиболее последовательным и вполне отвечающим специфике ситуации, сложившейся в Советском Союзе в период сталинского правления, оказывается метод, предполагающий рассмотрение сферы соцреалистического культурного производства как совокупности прихотливо взаимодействующих институциональных механизмов формирования и трансляции текстового канона соцреализма 69 .

См.: Гюнтер Х. Пути и тупики изучения искусства и литературы сталинской эпохи // Новое литературное обозрение. 2009. № 1 (95). С. 287–299.

Наряду с текстом Гюнтера следует также упомянуть и о других обзорных работах; например: Янковская Г. А. Изобразительное искусство эпохи сталинизма как проблема современной российской и зарубежной историографии // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2007. № 3 (8). С. 128–136; Добренко Е. А. 1) О советских сюжетах в западной славистике // СССР: Жизнь после смерти: Сб. статей. М., 2012. С. 27–34; 2) Читая сталинизм: Сталинская культура как исследовательское поле // Новое литературное

обозрение. 2022. № 6 (178). С. 104–124. Цыганов Д. М. Интеллектуальная история литературы сталинизма: Библиографический обзор // Летняя школа по русской литературе. 2022. Т. 18. № 1. С. 107–126;

Чудакова М. О. Русская литература ХХ в.: Проблема границ предмета изучения // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. Тарту, 1998. Т. 6. С. 193.

Об осознании перспективности институционального метода в изучении советского официального искусства говорит появление в западной славистике работ, посвященных ключевым институтам культурного производства сталинизма. См., например: Tomoff K. Creative Union: The Professional Organization of Soviet Composers, 1939–1953. New York; London, 2006; Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. London, 2016; Any C. The Soviet Writers’ Union and Its Leaders: Identity and Authority under Stalin. Evanston, 2020 (см. рецензию Добренко: Добренко Е. А. От истории литературных институций к институциональной истории литературы // Новое литературное обозрение. 2022. № 3 (175). С. 229–231).

На сегодняшний день не возникает сомнений в необходимости преодолеть стагнацию в изучении официальной советской культуры сталинизма, которая возникла в гуманитарной науке в связи с появлением в начале 2000-х годов работ, монополизировавших эту область культурной истории. Поэтому особенно важным оказывается поиск нового подхода к исследованию институциональных механизмов, структурировавших поле соцреалистической культуры, определявших его центр и периферию.

Сложилось так, что в отечественной и зарубежной науке о литературе наибольший интерес для исследователей традиционно представляют именно негативные санкции власти, адресуемые писателям, поэтам, драматургам и другим участникам литературного производства. Не представляется возможным сегодня даже подсчет работ, полностью или частично посвященных, например, случаям О. Э. Мандельштама или М. А. Булгакова, травле Б. Л. Пастернака или печально известному ждановскому постановлению 1946 года 70 . Несомненно, ряд имен и случаев может и должен быть продолжен; об осознании этой необходимости специалистами говорят многочисленные труды и публикации последних лет 71 . Н. А. Богомолов в статье, посвященной вопросам периодизации и специфики русского литературного процесса первой половины ХX века, пишет о необходимости обращения к «литературному быту» 72 при построении истории литературы прошлого столетия: «…награждение орденами, премии (особенно сталинские) <…> вообще экономическое положение писателей и т. п.» 73 . Однако рассуждает он об этом обращении как о периферийном (если не факультативном) в вопросе создания «общей картины исторического развития русской литературы после 1917 года», отдавая предпочтение задаче изучения «противостояния [власти] отдельных личностей» 74 . Между тем рассмотрение подобных разрозненных взаимодействий писателей и власти на общем фоне литературного процесса не позволяет прийти к выводам, в полной мере характеризующим то влияние, которое эти сфабрикованные дела и срежиссированные кампании оказывали на складывание литературного канона официального искусства сталинизма. В подавляющем большинстве случаев мы имеем дело именно с частными аспектами творческой биографии отдельно взятого автора, которые, конечно, влияли на своеобразие литературного процесса сталинской эпохи, но отнюдь не обуславливали его специфику. Вместе с тем писатель, не имевший возможности публиковать собственные тексты и, как следствие, напрямую контактировать с потенциальным потребителем этих текстов, исключался из литературного производства. Говорить о «значимом отсутствии» можно и нужно, но не в тех случаях, когда речь идет о формировании литературного канона или читательского сознания. Анализ же «эволюции литературного ряда» (по Ю. Н. Тынянову) неуклонно сопрягается с анализом того влияния, которое печатный литературный процесс оказывает на «массового читателя». (Не стоит, думается, лишний раз повторять, что степень воздействия на читательское сознание печатного текста многократно весомее и объемнее, чем текста непечатного.) В свете этого куда более приоритетное положение в системе литературного производства сталинской эпохи занимали положительные санкции власти 75 , потому как именно они не только «размечали литературный поток, сортировали множество образцов, бесперебойно поступающих на литературный рынок, а тем самым ориентировали, структурировали литературное и читательское сообщество» 76 , но и непосредственно определяли общий характер соцреалистического канона, формировали категорию читательского вкуса, обуславливали и предопределяли стратегии и направления его развития и эволюции. Главным институтом в системе литературного производства начала 1940-х – середины 1950-х годов, работа которого была связана с осуществлением не репрессивной, а, наоборот, поощрительной деятельности, становится Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства.

О предыстории ждановского доклада в августе 1946 года подробнее см.: Бабиченко Д. Л. 1) Жданов, Маленков и дело ленинградских журналов // Вопросы литературы. 1993. № 3. С. 201–214; 2) И. Сталин: «Доберемся до всех» (Как готовили военную идеологическую кампанию 1943–1946 гг.) // «Исключить всякие упоминания…»: Очерки истории советской цензуры. М., 1995. С. 139–188.

Среди них следует упомянуть отдельные тома из серии «История сталинизма» (РОССПЭН), работы К. М. Азадовского, М. М. Голубкова, Н. А. Громовой, Е. А. Добренко, Н. В. Корниенко, Н. М. Малыгиной, Г. А. Морева, Б. М. Сарнова, Р. Д. Тименчика, Д. М. Фельдмана, Л. С. Флейшмана, Б. Я. Фрезинского, а также труды многих других исследователей, чья деятельность по большей части связана с изучением и публикацией архивных материалов (П. А. Дружинин, М. Н. Золотоносов и др.).

Подробнее о специфике этой аналитической категории, ставшей одной из важнейших для позднеформалистской литературной теории, см.: Зенкин С. Н. Открытие «быта» русскими формалистами, [2000] // Зенкин С. Н. Работы о теории. М., 2012. С. 305–324.

Богомолов Н. А. Несколько размышлений по поводу двух дат в истории русской литературы советского периода // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 265.

Там же.

К сожалению, этот аспект темы взаимодействия писателей и советской власти практически не разработан в отечественном литературоведении, не говоря уже о западной славистике. Несколько иное положение дел мы можем констатировать для историографии: исследовательское направление, в центре внимания которого находится повседневная жизнь сталинской эпохи, характеризуется большей степенью изученности темы положительных социально-политических практик; см. подробнее: Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: Политика и повседневность 1945–1954. М., 2000; Советская жизнь. 1945–1953. М., 2003; Андреевский Г. В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920–1930-е гг. М., 2008; Рольф М. Советские массовые праздники. М., 2009; Ильюхов А. А. Как платили большевики: Политика советской власти в сфере оплаты труда в 1917–1941 гг. М., 2010; Невежин В. А. 1) Застолья Иосифа Сталина. Книга первая: Большие кремлевские приемы 1930-х – 1940-х гг. М., 2019; 2) Застолья Иосифа Сталина. Книга вторая: Обеды и ужины в узком кругу («симпосионы»). М., 2019; 3) Застолья Иосифа Сталина. Книга третья: Дипломатические приемы 1939–1945 гг. М., 2020; Социальная политика СССР в послевоенные годы, 1947–1953 гг.: Документы и материалы. М., 2020; Коенкер Д. SPAсибо партии: Отдых, путешествия и советская мечта. СПб., 2022.

Дубин Б. В., Рейтблат А. И. Литературные премии как социальный институт, [2006] // Дубин Б. В. Классика, после и рядом: Социологические очерки о литературе и культуре. М., 2010. С. 218. Курсив в цитате авторский. Общий механизм, описанный в цитируемой статье, может быть применен (с некоторыми, иной раз существенными и принципиальными, поправками) к анализу культурной ситуации позднего сталинизма, несмотря на то что она не предполагала существования литературного рынка в том смысле, в каком о нем пишут Б. Дубин и А. Рейтблат.

***

Институт Сталинской премии не был упорядоченной и стабильной структурой. Дело в том, что характер его функционирования определялся правительственными распоряжениями, которые Центральный комитет партии ежегодно спускал в Комитет. Кроме того, вплоть до конца 1940-х эксперты не выработали строго определенный порядок осуществления собственных обязанностей и поэтому руководствовались внутрикомитетскими договоренностями. С изменением этих договоренностей закономерно менялись и процедуры выдвижения, рассмотрения и премирования кандидатур. Это обстоятельство прямо повлияло на бюрократическое обеспечение работы Комитета: с принятием очередных постановлений секретариату приходилось изобретать новую адекватную форму учета необходимой информации, а также документально сопровождать многочисленные инициативы экспертов. Этим и объясняется неупорядоченность, свойственная архивному фонду Комитета по Сталинским премиям. Даже если мы будем исходить из самоочевидной версии о том, что некоторые документы попросту могут быть утерянными, нам так или иначе придется констатировать беспорядочное ведение документооборота: во все годы велись стенограммы пленарных заседаний Комитета, но не во все годы специально готовились протоколы этих заседаний; практика стенографирования и протоколирования секционных заседаний была отлажена только в последние годы существования Сталинской премии 77 (до этого мы имеем лишь косвенные и весьма обрывочные свидетельства о том, как проходили обсуждения вне пленумов); полные списки рассмотренных произведений с указанием выдвинувших организаций начали формироваться только с 1945 года 78 . Лишь с 1952 года рецензирование критической литературы стало постоянным (то есть осуществлялось систематически вплоть до 1954 года); аннотирование 79 же художественной литературы приобрело системный характер только в 1953 году. С известным пренебрежением члены Комитета относились к формированию личных дел кандидатов на премии; об этом – далее.

В архивном фонде сохранились протоколы заседания литературной секции Комитета только за март 1946, февраль 1948 (и один протокол за декабрь 1947), декабрь 1949, январь 1951, а также за октябрь – декабрь 1952 и январь – февраль 1953 года. Стенограммы заседаний литературной секции сохранились лишь за октябрь – декабрь 1952, январь – февраль 1953 и январь – март 1954 года.

Списки включали все представленные на Сталинские премии за 1943–1944 годы произведения, которые Комитет рассмотрел в 1944–1945 годах (списки по разделу литературы см.: РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 18–27).

За подготовку аннотаций отвечала Е. Ф. Книпович, устроенная в Комитет на должность секретаря литературной секции. Эти аннотации представляли собой маленькие тексты (5–8 строк, однако иногда их размер достигал целой страницы машинописного текста), заверенные подписью автора (см.: РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 2. Ед. хр. 15, 36).

Все это не могло не повлиять на выбор тех аналитических стратегий, которые мы с разной степенью интенсивности реализуем в этом исследовании. Однако все они подчинены представлению о релевантности применения динамического метода для описания функционирования Сталинской премии в контексте культурной политики сталинизма и в качестве ключевого механизма, посредством которого в 1940-е – начале 1950-х годов формировался соцреалистический канон. Основанием применения такой подвижной теоретической рамки стала отнюдь не невозможность подчинить множество разнородных фактов единой схеме, реализовать так называемый принцип генеральной линии, а, напротив, отсутствие потребности намеренно скрывать противоречия. Именно в этих противоречиях и внутренних эстетических конфликтах состояла специфика сталинской культуры, которая в конечном счете уподобилась уроборосу. Поэтому задачей книги стало создание исторически достоверной и максимально детализированной картины происходившего в те годы. Читатель по ходу знакомства с настоящей книгой не обнаружит в ней последовательно реализующуюся схему механического описания всех 14 лет работы Комитета по Сталинским премиям. В каждой главе аналитический фокус будет смещаться на отдельные подробности, важные для понимания культурно-идеологической обстановки той эпохи.

Основным принципом исследования стал подробный анализ первоисточников (как архивных, так и печатных). Привлекаемые в работе литература и источники призваны не столько проиллюстрировать, сколько выявить и объяснить специфику литературного производства сталинской эпохи. Архивные и печатные источники распределены по группам, первая из которых связана с проблемой соцреалистического канона (она охарактеризована выше), а вторая – с работой институции Сталинской премии (ее характеристика приводится в соответствующем разделе далее). Цитаты приводятся без нормализации, с сохранением орфографических, пунктуационных и графических особенностей первоисточника. Все вписывания, вычеркивания и исправления отражены либо при наборе, либо в сопроводительном комментарии к цитате. Литература и источники на иностранных языках цитируются в нашем переводе без дублирования текста на языке оригинала.

1 2 3 4 5 6 7 8-17