Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма

Цыганов Дмитрий

Секция театра и драматургии: A. M. Бучма, С. М. Михоэлс, В. И. Немирович-Данченко, Н. Ф. Погодин, А. Н. Толстой, К. М. Тренев, А. А. Хорава, Б. В. Щукин.

Секция музыки: В. В. Барсова, У. Гаджибеков, P. M. Глиэр, И. О. Дунаевский, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд.

Секция изобразительных искусств: В. А. Веснин, A. M. Герасимов, И. Э. Грабарь, Б. В. Иогансон, В. И. Мухина.

Из 19 членов Совета не войдут в состав Комитета лишь пятеро. Таким образом, сомнения в преемственности Художественного совета и учрежденного позднее Комитета по Сталинским премиям быть не может. Следовательно, можно говорить о причастности Храпченко к формированию состава новосозданной институции.

Главная функция учрежденного Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства определялась «Положением о Комитете по Сталинским премиям при СНК СССР» и заключалась в «предварительном рассмотрении» 104 работ, представляемых различными общественными организациями на соискание Сталинской премии. (Отметим, что никаких четких критериев выдвижения у этих организаций не было, потому что с самого начала порядок попросту не был утвержден 105 .) После заключительной баллотировки и подачи итоговых списков рекомендованных к премированию кандидатов в вышестоящие органы Комитет больше не мог влиять ни на дальнейшую

процедуру рассмотрения, ни на детали финального списка номинантов. Документы направлялись в Совнарком СССР, копии рассылались в Комитет по делам искусств при СНК СССР, с 1939 года возглавляемый М. Б. Храпченко, Комитет по делам кинематографии при СНК СССР (с 20 марта 1946 года – Министерство кинематографии СССР, возглавляемое И. Г. Большаковым) и в Комитет по делам архитектуры при СНК СССР, с сентября 1943 года ставший обособленной административной структурой 106 . Непосредственно процессуальной стороной премирования занимался Агитпроп ЦК (Управление пропаганды и агитации ЦК; с 1948 года – Отдел пропаганды и агитации ЦК), заметно упрочивший свои позиции в разветвленной системе, обеспечивающей работу института Сталинской премии, уже в послевоенный период. Д. Т. Шепилов в мемуарах подробно описал ход подготовки премирования во второй половине 1940-х годов:

104

См.: Сталинские премии: Справочник / Сост. Н. С. Шерман; Ком. по Сталинским премиям в области науки и изобретательства при СНК СССР. М., 1945. С. 6. Курсив наш.

105

Первое из известных нам документально зафиксированных свидетельств о недовольстве экспертов порядком выдвижения кандидатов относится к апрелю 1946 года. Упрек принадлежит А. Хораве, который восклицал: «На данном Пленуме выяснилось, что кандидатуры выставляются всеми, никакого критерия для выставления нет. Надо сообщить всем организациям, которые имеют право выставлять, – что выставляются кандидатуры по таким-то мотивам, по таким-то показателям, т. е. информировать товарищей – как выставлять» (Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 апреля 1946 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 236).

106

См.: В Совнаркоме СССР. [Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 1064] Об образовании Комитета по делам архитектуры при Совнаркоме СССР, 29 сентября 1943 г. // Правда. 1943. № 242 (9378). 30 сентября. С. 2.

…кандидаты на Сталинскую премию выдвигались государственными и общественными организациями, а также отдельными учеными, литераторами, работниками искусств. Затем выдвинутые кандидатуры обсуждались общественностью. С учетом материалов обсуждения Комитет по Сталинским премиям тайным голосованием принимал решение по каждой кандидатуре. После этого все материалы поступали в Агитпроп ЦК.

Агитпроп давал свое заключение по каждой работе и каждому кандидату, составлял проект постановления Политбюро (Президиума) ЦК и направлял все материалы Сталину.

Но до этого у Андрея Александровича Жданова тщательно обсуждалось и взвешивалось каждое предложение. Мы обсуждали вышедшие за год художественные произведения. Просматривали некоторые кинокартины. Председатель Радиокомитета Пузин организовывал в кабинете Жданова прослушивание грамзаписей симфоний, концертов, песен, выставленных на премию.

Андрей Александрович очень детально и всесторонне оценивал каждое произведение, взвешивал все плюсы и минусы 107 .

107

Шепилов Д. Т. Непримкнувший: [Воспоминания]. М., 2017. С. 128.

Стоит отметить, что на каждом из этих этапов список предложенных Комитетом кандидатур корректировался, а в Комиссию Политбюро (этот орган был создан постановлением Совнаркома № 1202 от 28 мая 1945 года не в качестве постоянно действующей институции, а формируемой ежегодно) поступало несколько «редакций» этого списка, содержавших правки, внесенные по результатам обсуждений в каждой из организаций. И уже Комиссией Политбюро формировался итоговый список кандидатов, по возможности учитывавший все ранее поступившие предложения; именно он обсуждался на заседаниях Политбюро. С усилением позиции Жданова в 1947–1948 годах необходимость в ежегодном созыве Комиссии Политбюро исчезла 108 , а ее полномочия перешли к Агитпропу. Очевидно, что последнее слово в решении вопроса о присуждении произведению Сталинской премии оставалось за человеком, чье имя носила награда. Вся эта система строго укладывается в схему, отражающую ее устройство в довоенный и послевоенный периоды 109 .

108

Последний раз Комиссия была сформирована решением ЦК от 3 июня 1946 года. В нее вошли Александров, Фадеев, Храпченко, Большаков, а ее председателем стал Жданов (см.: РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 11. Л. 3).

109

Варианты этих схем ранее были предложены в книге М. Фроловой-Уолкер: Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. P. 20. Отметим, что разграничение на два хронологических периода имеет довольно условный характер и связано с изменением роли Агитпропа ЦК.

Именно И. Сталин зачастую вносил существенные коррективы не только в лауреатские списки, вместе с приближенными образуя как бы альтернативный «Комитет» (в немноголюдный круг участников которого, помимо членов Политбюро, начальника или заместителя начальника Управления агитации и пропаганды ЦК и председателя Комитета по делам искусств, входили некоторые члены правительственного Комитета по Сталинским премиям и другие приглашенные извне участники 110 ), но и в институциональный облик премии. Говорить о жесткой формальной регламентации в данном случае не приходится, потому как гибкость и подвижность контуров этой системы постулировалась самим Сталиным. В частности, 31 марта 1948 года в рамках очередного обсуждения по вопросу присуждения премий, как вспоминает К. Симонов, Сталин несколько раз заострил внимание присутствовавших: «…количество премий – элемент формальный и если появилось достойных премии произведений больше, чем установлено премией, то можно число премий и увеличить» 111 .

110

Д. Шепилов в мемуарах отмечал: «Обсуждение представленных работ в Политбюро (Президиуме) проходило обычно в рабочем кабинете у Сталина. Кроме членов Политбюро присутствовали президент Академии наук А. Н. Несмеянов, генеральный секретарь Союза писателей А. Фадеев или его заместитель Константин Симонов, руководители ведомств искусств и кинематографии С. В. Кафтанов и И. Г. Большаков, а когда рассматривался вопрос о Сталинских премиях в области изобретений, приглашались заинтересованные министры» (Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 128).

111

Симонов

К. М. Глазами человека моего поколения. С. 161.

С течением времени «экспертный состав» этого альтернативного «Комитета» претерпевал кадровые изменения, каждое из которых все очевиднее утверждало доминирующее положение того, кого Л. М. Каганович именовал не иначе как Хозяином 112 . Так, принятие решений о присуждении премий в области художественной литературы стало восприниматься «всецело как епархия самого Сталина, и только его» 113 лишь с момента смерти А. А. Жданова, прожившего немногим более двух лет после прочтения разгромного августовского доклада 1946 года. Именно поэтому вождь не спрашивал мнения членов Политбюро и лишь изредка советовался с приглашенными «писательскими начальниками», вынося решения по премированию того или иного литературного текста. По выдержкам из записей Симонова, сделанных в конце 1940-х и позднее «вмонтированных» в том мемуаров, можно судить и о совершенно особенном отношении вождя к процессу присуждения премий его имени. Для Сталина эти награды были одним (если не единственным) из способов выразить собственное одобрение. Присуждая премии, он как бы расставлял нужные ему акценты, тематически и идейно ориентировавшие писательское сообщество 114 . С этим и были связаны его повышенный интерес и, как следствие, внимание к обсуждавшимся произведениям. По словам Симонова,

112

Именно так Л. М. Каганович назвал Сталина в письме к Г. К. Орджоникидзе. См.: Каганович Л. М. Письмо Г. К. Орджоникидзе, 12 октября [1936 г.] // Сталинское Политбюро в 30-е гг.: Сб. документов. М., 1995. С. 150.

113

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 181.

114

Вместе с тем личный взгляд Сталина порой перевешивал политическую прагматику. Так произошло и в описанном Симоновым случае с исправлением финала пьесы «Чужая тень», когда сам вождь рекомендовал «смягчить» развязку, сделав ее более «либеральной» (см.: Там же. С. 152–157); подробнее об этом – далее.

Все, что во время заседания попадало в поле общего внимания, в том числе все, по поводу чего были расхождения в Союзе писателей, в Комитете, в комиссии ЦК, – давать, не давать премию, перенести с первой степени на вторую или наоборот, – все, что в какой-то мере было спорно и вызывало разногласия, он читал. И я всякий раз, присутствуя на этих заседаниях, убеждался в этом.

Когда ему (Сталину. – Д. Ц.) приходила в голову мысль премировать еще что-то сверх представленного, в таких случаях он не очень считался со статусом премий, мог выдвинуть книгу, вышедшую два года назад, как это в мое отсутствие было с моими «Днями и ночами» (пьеса К. Симонова, написанная в период с 1943 по 1944 год. – Д. Ц.), даже напечатанную четыре года назад, как это произошло в моем присутствии, в сорок восьмом году 115 .

115

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 168. Об этом же вспоминает Шепилов: «<…> действительно никогда невозможно было предвидеть, какие новые предложения внесет Сталин или какие коррективы сделает он к проекту Агитпропа» (Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 134).

Принимаемые участниками «не столько заседаний, сколько разговоров» решения о присуждении тому или иному писателю премии в одной из номинаций не только мгновенно вводило его в круги литературного истеблишмента, многократно поднимая количественное значение тиражей (стандартный показатель варьировался от 150 000 до 350 000 экземпляров), но и, говоря словами Сталина, «включало в искусство» 116 . И это оказывается принципиально важным моментом: в условиях позднесталинского «мрачного семилетия», где абсурд плотно сопрягался с паранойей, не народная любовь и не читательское признание «включали» то или иное произведение в «ядро» соцреалистического канона, а именно обычно украшавшая один из форзацев книги фраза: «Постановлением Совета Министров Союза ССР [писателю] NN за роман / повесть / пьесу [и т. д.] присуждена Сталинская премия первой / второй / третьей степени за 19NN год».

116

См.: Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 194.

Апофеоз сталинского влияния на премию придется на послевоенную эпоху – период позднего сталинизма, – когда «отец народов», осознав присущий этой институции стабилизирующий (но не останавливающий подспудную «формовку» моделей массового мышления) потенциал, которым и могла обеспечиваться искомая целостность культурного континуума позднесталинской эпохи, станет выносить решения о присвоении награды литераторам, почти полностью отстранившись от предложений Комитета. Единственным критерием, которым вождь будет руководствоваться при присуждении премий, станет довольно парадоксальный вопрос о «нужности» того или иного на тот момент уже опубликованного текста: «…нужна ли эта книга нам сейчас?!» 117 – часто вслух будет проговаривать Сталин, адресуясь больше к себе, нежели к сидящим в его кабинете чиновникам 118 . В этом случае в дело вступали слабо формализуемые «эстетические» принципы и предпочтения, далеко не всегда созвучные общепринятым представлениям о «прекрасном». Об этой «противоречивости» эстетических взглядов Сталина вспоминал Шепилов:

117

Там же. С. 167. Под сталинским «нужно», по-видимому, подразумевалось нечто вроде «отвечает ли данная конкретная книга требованиям идеологической магистрали» (то есть окажет премирование этого текста должное влияние на массовое читательское сознание или нет).

118

Сам Симонов объяснял эту позицию Сталина как производную от его «в высшей степени утилитарного подхода к истории» (Там же. С. 183).

Иногда он предъявлял очень высокие требования к художественной форме и высмеивал попытки протащить на Сталинскую премию произведение только за политически актуальную фабулу. Но нередко он сам оказывался во власти такой концепции: «Это вещь революционная», «Это нужная тема», «Повесть на очень актуальную тему». И произведение проходило на Сталинскую премию, хотя с точки зрения художественной формы оно было очень слабым.

<…>

Наряду с высокой требовательностью к художественным достоинствам произведений, Сталин иногда в этом вопросе проявлял непонятную терпимость и такую благосклонность к отдельным работам и писателям, которая не могла не вызывать удивления 119 .

119

Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 130, 132. Такую «благосклонность» Сталин проявлял, например, по отношению к Ф. Панферову, С. Бабаевскому и М. Бубеннову.