Сталинские соколы. Возмездие с небес

Сапрыкин Станислав Рудольфович

Из девяти самолетов к вылету смогли подготовить шесть. Поскольку как правильно применять авиабомбы никто из нас не знал, решено было, кроме пулеметно-пушечного вооружения, подвесить под крылья РСы, все же тактика их применения схожа со стрельбой из бортового оружия.

Поднялись с аэродрома Лида в безоблачное небо в 9 часов 30 минут. Пошли без истребительного сопровождения, часть подготовленных истребителей вылетела на разведку, другая должна была прикрыть аэродром, да и наша тактика тогда еще не предусматривала подобного взаимодействия.

Осмотревшись, я заметил над Лидой тройку наших самолетов дежурного звена, патрулирующих воздушное пространство, пока было все спокойно. После взлета сделали широкий круг над зоной аэродрома. Долго не могли собраться в группу, чувствовалась нервозность, самолеты никак не хотели выровняться по высоте, дистанции и интервалу. Наконец, командир взял курс на запад. Прошли над своим старым аэродромом Щучин, пересекли Неман севернее Гродно. Выполнили маневр на новый курс. В районе Гродно противника не было. Шли низко на высоте триста-четыреста метров и на скорости триста километров в час. Перед взлетом мы договорились. чтобы ни случилось, надо держаться вместе. Ил-2 не «Чайка», вокруг телеграфного столба в лоб противнику не развернется, поэтому нужно прикрывать «хвосты» друг дружке. Пересекаем границу. Командиру показалось, что

он видит в небе подозрительные самолеты. Мы стали в оборонительный круг. Крутанулись, все чисто, пошли дальше. Через две минуты мы действительно увидели узкие одномоторные самолеты, идущие со стороны Германии на большой высоте, опять стали в круг, но они нас, скорее всего, не заметили, на малой высоте мы слились с местностью. За немецкими истребителями левее и, также, на большой высоте прошла группа двухмоторников. Ага, значит, немецкие бомбардировщики проследовали со своим сопровождением. Нам даже показалось, что мы видели воздушный бой севернее города. Тогда я еще не знал, что 127-й истребительный полк нашей дивизии уже принял бой в районе Гродно, как раз там, где прошла наша группа. Война началась не только в небе, внизу, левее, в районе границы я видел черный, стелящийся по земле, дым. Эскадрилья рассредоточилась, отдельные самолеты сложнее заметить. Под нами уже Восточная Пруссия, где-то внизу должен быть полевой немецкий аэродром, где, по данным авиаразведки, сконцентрирована истребительная авиация противника. Но пока под нами расстилались леса, изредка разрезаемые реками или прерываемые озерами. Для лучшей видимости поднялись на высоту почти восьмисот метров. Внезапно я увидел колону – техники и людей, двигающихся по лесной дороге. Колонна открыла по нам огонь, впрочем, не опасный учитывая расстояние и скорость нашего прохода. Немцы, а кому же тут быть! У нас другая цель. Но, в любом случае, нас обнаружили. Далее на открытом участке местности мы попали под огонь зенитной батареи, значит аэродром совсем близко. Гитлеровцев мы застали врасплох и они не смогли быстро принять нужное упреждение, огонь получился не прицельным. «Вот она, война – подумал я. – Пока все как-то не страшно».

Над батареей висел на тросе аэростат или небольшой дирижабль. Скольжением я отошел от группы и со снижением, прицелившись в купол, открыл пристрелочный огонь из ШКАСов, а затем дал короткий пушечный залп. Охваченный огнем аэростат рухнул на землю, накрывая грузовую автомашину, к которой он был прикреплен. Вот она – моя первая победа.

Впереди, в условиях хорошей видимости, показался площадка, похожая на аэродром. На поле действительно стояло несколько двухмоторных и около десятка одномоторных «худых» самолетов. Или немцы замаскировали остальные, или они уже успели взлететь. Мы сделали маневр для атаки. На боевом курсе наша группа была встречена плотным зенитным огнем, в небе показались взлетевшие немецкие истребители, сколько их. пара или больше, я сосчитать не мог, надо было сосредоточиться на наземных объектах. Мы знали цель нашего полета, мы были готовы встретиться лицом к лицу с противником, но, по крайней мере, я с хорошей техникой пилотирования, но не имеющий боевого опыта, не до конца понимал, с чем столкнусь. Началась неразбериха, огненный шторм. Я видел, как один из Илов рухнул на землю, я видел, как летчик другого нашего самолета попытался воспользоваться парашютом на высоте триста метров, а его самолет упал на кромке летного поля. Мы попали как «кур во щи», в такой ситуации, когда снизу нас полоскали огнем зенитки, а сверху клевали истребители, без прикрытия, у нас не было вариантов, кроме как стать в круг, избавляться от подвесок, стараясь максимально подавить «землю», и защищаясь от «воздуха», а затем… А что затем? Уйти нам не дадут. В голове мелькнула мысль. «конец», сейчас попадут и камнем вниз, удар, секунда боли и темнота навсегда. В этот момент жить захотелось как никогда! В пологом пикировании, стараясь не обращать внимания на зенитные батареи, я выбрал стоянку «худых» и, ведя пристрелочный огнь из пулеметов, дал залп ракет поддержанный ШВАКами. Ил содрогнулся, убедившись, что попал, я слегка потянул штурвал на себя и повторил залп по дальнему самолету. РС-82 – это, конечно, не бомба, вес взрывчатки всего триста шестьдесят граммов, но и она обеспечивает осколочное поражение в радиусе шести метров, стоящий самолет может полностью и не уничтожит, но выведет из строя надолго.

По рикошету, сопровождающемуся характерным ударом и свистом, я понял, что атакован с задней полусферы истребителем. Я снизился до бреющего полета, став в вираж как на И-153. Немцу, чтобы не проскочить, приходилось после каждой атаки делать крутую горку, а затем, с поворота на вертикали, начинать все заново. Долго так продолжаться не могло, в конце концов, удачным выстрелом я был бы сбит. Маневрируя, я повернул в сторону фашистского аэродрома, стремясь завести истребитель под огонь своих же зениток, и надеясь, что немец не будет стрелять сверху вниз над своими. Это было равносильно самоубийству, но мой шаг действительно дал мне короткую передышку.

Я поймал кураж, может быть, живу последние минуты, мозг заслонила некая пелена, я действовал, как автомат. Если бы я поддался рациональному мышлению или, тем более, паническим мыслям, то понял бы, что нужно бежать и только бежать на полной скорости «куда глаза глядят», только бы подальше от этого рева моторов и огня выстрелов, образовавших «низковысотную» смертельную карусель.

Воспользовавшись ситуацией, я набрался наглости и произвел повторную атаку открытой стоянки, постаравшись выпустить за один заход все оставшиеся реактивные снаряды. Как минимум еще один Мессершмитт был поврежден. Во время захода, краем глаза я заметил уходящий от аэродрома в сторону нашей территории одинокий Ил-2. Сверху на него заходил фашистский истребитель. Дав полный газ, я попытался догнать Ил и отогнать немца, но расстояние было значительным. Фашист произвел заход и ушел вверх для новой атаки. Мне удалось приблизиться к нашему самолету метров на триста, это был борт командира. Несколько секунд передышки позволили мне осмотреть свой самолет. часть приборов отказала, фонарь был «посеребрен» осколками, на центроплане левого крыла был выдран здоровенный кусок обшивки, но Ил держался молодцом. Сверху меня обогнала пара Мессершмиттов, они, как будто не замечая меня, старались добить самолет ведущего. Помочь я ничем не мог. Я пытался вести заградительный огонь оставшимися боеприпасами, но попасть в немца, идущего на скорости с дистанции более пятисот метров, рискуя повредить своего, было невозможно. Я впервые увидел со стороны, как рикошетят снаряды от бронированной скорлупы Ил-2. Самолет ведущего получил значительные повреждения, он начал рыскать по тангнажу, то задирая капот вверх, то клюя носом. По непонятной причине истребители нас бросили, наверное, посчитали, что наши самолеты и так не дотянут. Сто процентов, они запишут нас на свой счет. Не долетая Гродно, самолет командира эскадрильи в последний раз задрал нос, потерял скорость и, парашютируя плашмя, упал на лес. Я сделал круг над местом его падения, сесть было некуда, и летчика я не видел. Запомнив координаты, я в одиночестве пошел в Лиду. Только теперь я стал осознавать все то, что произошло

с нами с момента тревоги до событий последнего часа полетного времени, за еще только начавшийся и уже такой длинный воскресный день. Из шести вылетевших на задание самолетов – пять были сбиты, из шести, включая меня, летчиков – пятеро ранены, погибли или оказались в плену у немцев и это в первые часы войны. Все мои товарищи, с коими делил я казарменный кров и скамьи в столовой еще вчера, до рокового подъема, а они шутили и строили планы на жизнь. А какой провал. потерять пять новейших самолетов, которых, в таком количестве, нет ни в одном полку на всей границы. Наконец, я увидел свой аэродром и, выпустив закрылки, попытался выпустить шасси, но давление в баллоне упало до нуля, пневмосистема была перебита, и стойки не выходили. Там в бою я был спокоен, а здесь, внезапно, меня охватила паника. вернуться домой из пекла и разбиться при посадке! Я взял себя в руки и повторил выпуск шасси, задействовав пусковой баллон – это не помогло, давления не хватало, тогда я выпустил стойки вручную. С боковым сносом, но достаточно мягко я сел на узкую посадочную полосу. Ко мне подбежали техники и персонал аэродрома. Я снял промокший шлем, меня легко качало. На вопрос. «Еще кто-нибудь сядет?» – я молча помотал головой. На самолете в крыле и фюзеляже насчитали несколько десятков пробоин разного диаметра. Я удивился устойчивости Ила, способного лететь с подобными повреждениями.

На аэродроме скопилось много наших самолетов, откуда же они перелетели, устало подумал я. Не успел я дойти до штаба, как над Лидой показались Ме-110 и начали бить по стоянкам и рулежкам. Люди, находившиеся на земле, разбежались.

После налета, повставав из укрытий, осматриваем аэродром, самолеты почти все целы, но двое – летчик и техник – убиты, и двое из комсостава ранены. комдив Ганичев был тяжело ранен в живот, его заместитель Михайлов ранен в ногу. Ганичева унесли, врач обреченно махнул рукой. Вскоре командир дивизии умер. Командование принял подполковник Юзеев. В Лиде собралась часть уцелевших самолетов 122-ИАПа, перелетевших с уже захваченного немцами приграничного аэродрома Новый Двор, по концентрации техники аэродром был лакомым куском для немцев. И те прилетели еще раз после обеда. Теперь аэродром бомбили бомбардировщики Ю-88, уничтожив много наших самолетов. Должного истребительного прикрытие организовано не было и немцы вели себя безнаказанно. Во время второго налета тяжело ранило Юзеева, и дивизия опять была обезглавлена. Вечером командование дивизией принял прилетевший в Лиду с полевого аэродрома Лисище командир 127-ИАПа подполковник Гордиенко. Это самолеты его полка вели утренний бой над Гродно. Немцы только к вечеру смогли обнаружить аэродром, где находилась его часть и нанести удар пикировщиками. До темноты немцы произвели еще один удар по Лиде. Стемнело, оставшийся штаб дивизии попытались подсчитать потери первого дня. На аэродроме уцелело семьдесят два самолета – это все, кто смог перелететь из двух истребительных и нашего штурмового полков, связи с 16-м бомбардировочным полком, дислоцирующимся на аэродроме Черлена, не было.

Наступила ночь. От усталости хотелось спать, но нервное возбуждение будоражило память картинами прожитого дня. Личный состав собрались в уцелевших постройках. Мы предполагали что, не смотря на потери первого дня, немцев удастся задержать в минском укрепрайоне и на лидском направлении. Неожиданно для себя, я стал проявлять здоровую инициативу, обратившись к Гордиенко, я предложил перебазировать часть уцелевших самолетов, включая Ил-2, на запасной аэродром Щучин, расположенный между Лидой и Гродно, где до войны формировался мой 190-й ШАП. Немцы, скорее всего, уже провели разведку и, убедившись, что летное поле пустует, бомбить Щучин не будут. Гордиенко пообещал принять решение завтра утром. Щучин находился ближе к границе, чем Лида и новоиспеченный комдив должен был убедиться, что немецкие сухопутные части не продвинулись к аэродрому. Для этой цели решено было с рассветом организовать авиаразведку в район Гродно.

Я не помню, как заснул, сидя или стоя, но проснулся я рано утром по тревоге. Все побежали на аэродром, который уже начали штурмовать Ме-110. Истребители попытались взлететь, но самолеты оказались не заправленными. Мне, как штурмовику, оставалось только скрыться за деревьями на окраине летного поля и ждать конца апокалипсиса.

Фашисты улетели, мы начали смотреть ущерб, полностью выведенных из строя самолетов было не много, но хаос, неразбериха, концентрация людей и техники, повреждения летного поля фактически делали дивизию небоеспособной. Я нашел Гордиенко и еще раз обратился с предложением перевести уцелевшие самолеты в Щучин, пока следующим налетом немцы не сделают наши потери катастрофическими. Но, боевой дух личного состава был подавлен, для перевода оставшихся машин не хватало топлива. По неполным сведениям разведки и обрывочной информации связных из штаба округа положение Западного фронта, а именно так теперь назывался наш округ, «Белостокский выступ», в котором мы находились, был взят в клещи пехотными и танковыми дивизиями вермахта, в воздухе господствовала немецкая авиация. В такой ситуации командование приняло решение отступать. Отступать, бросив «живые» самолеты двух полков!

Во второй половине дня личный состав, выдав неприкосновенный запас, посадили в «полуторки» и повезли в Минск. Забрали только документы и знамена дивизии. Я забрал летный шлем и кожаное летное пальто, а из Н. З. взял только плитки шоколада. Так мы покинули Лиду, оставив немцам более пятидесяти процентов уцелевшей авиатехники. Ехали дольше суток. В Минск мы прибыли рано утром 25 июня на носках у противника. Там командование дивизией принял генерал-лейтенант Григорий Пантелеевич Кравченко, прибывший из Киевского округа, герой японской и финской войн. На следующий день он провел посторенние, сказал, что положение на Западном фронте тяжелое, немцы вплотную подошли к городу, в его бывшем округе ситуация лучше, но немцев остановить пока не получается и сегодня они захватили Львов.

26 июня нас опять посадили в машины и повезли в Москву для переформирования. В Москве мы были до конца июля, затем 190-й полк включили в состав ВВС Резервного фронта. Самолетов не хватало, на весь полк в разное время было от шести до двух Ил-2. Полк отправили на фронт. Меня, в числе наиболее опытных летчиков, командировали на завод за техникой, но поступил приказ. самолеты на фронт своим ходом не гнать, а перевозить железной дорогой. На какое-то время я задержался в Воронеже, чему был несказанно рад. Я воссоединился с семьей, фронт был еще далеко, и если бы не тревожные сводки, казалось, что войны нет. Была еще одна причина моей радости. После памятного первого боевого вылета, в котором я потерял сразу пятерых товарищей, а сам чудом уцелел, я стал испытывать страх, животный страх смерти. Я не признавался никому, даже жене, даже самому себе, ведь я летчик и ничего другого делать не умею, но картины, с падающими от ураганного огня зениток и атакующих истребителей самолетами, постоянно и невольно всплывали в моей памяти. Летать я не боялся, просто летать, но страх снова попасть в мясорубку постепенно и незаметно съедал мое достоинство. Страх усиливали разговоры с летчиками-штурмовиками, прибывавшими с фронта и рассказывающими о потерях от атак истребителей. Создалось мнение, что штурмовику драться с истребителями противника невозможно, летчик-штурмовик – это смертник, а летать приходилось днем и без прикрытия.