Сталинский дворик
Шрифт:
«Странно, – подумал я, – зачем ставить будильник, если все равно программа разбудит, когда захочет», – но просьбу выполнил, установил подъем на семь утра, улегся в кровать и блаженно заснул.
Программа разбудила меня ровно в то время, на которое я поставил будильник, на экране мобильного телефона красовалась надпись: «Расчет фаз сна не произведен из-за посторонних шумов». Настроение было поганым и испорченным. В подавленном состоянии я поплелся на работу с твердым намерением разобраться, что же произошло.
Вечером я прослушал ночную запись шумов, которую произвела
Жизнь бурлила. Смерть и тьма бессильны даже ночью. Когда мы спим, все равно что-то происходит, и никакая навороченная американская программа не может рассчитать фазы сна, потому что отовсюду, даже издалека, из самой далекой галактики до ее чутких радаров доходят звуки радости и печали, любви и труда, вечности и бессмысленного горения.
Я много раз еще пытался рассчитывать фазы сна, чтобы проснуться по науке, я закрывал окна, конопатил щели и выключал электрические приборы, компьютер и обогреватель, но неизменно получал один и тот же результат: программа не могла произвести расчет из-за посторонних шумов.
В конце концов я решил снести программу с мобильного телефона, но неожиданно получил отпор от жены Лены: она частенько во сне проговаривает важные мысли, так нужные ей в дневное время для написания статей и заметок.
Теперь каждое утро моя жена прослушивает, что за ночь записала навороченная американская программа. Может быть, там есть что-то очень нужное, важное и жизненно необходимое.
Выборы
Электриков в жэке двое, поэтому новые лифты в районе стоят уже два месяца. Жильцы, уставшие от физзарядки в девятиэтажках, звонят, ругаются, диспетчер обещает сообщить начальнику, но что делать, если электриков двое. Только в пятницу они собрались, когда с подстанцией закончили. Подстанция старенькая, автоматы вышибает, они их меняли.
Лифты оказались новенькие, только что с завода, инструкций нет. Сережа полез, его долбануло, Семеныч тогда сыну позвонил, чтобы он из интернета схемы добыл. Пока сын качал, пока распечатывал у дагестанцев в фотоателье, пока принес, пока разобрались, ночь и наступила. Постояли Семеныч с Сережей, покурили, подумали: «В понедельник закончим, какого хера мы в свои законные выходные должны вместо жигулевского пива по шахтам лазить». Ну и ушли домой, а буквально в субботу в 12 дня начальник орет Семенычу в мобильный:
– Если ты, тварь, Семеныч, лифты через два часа не пустишь, я тебя, тварь, Семеныч, зарою нахрен!
– Федор Платонович, – отвечает Семеныч, – у меня же руки трясутся после вчерашнего, к чему такая спешка?
– Семеныч, – вопит Федор Платонович, – ты хоть помнишь, какой
Семеныч положил трубку, закрыл глаза, досчитал до ста. Вызвал Сережу. Горестные и грустные, они пошли по району в надежде успеть пустить лифты до вечера, потому что это очень важно для нашей любимой страны.
Они пускали лифт за лифтом и думали, что из-за их безалаберной расхлябанности и привычки к горячительным напиткам наш народ на ближайшие шесть лет может лишиться своего Президента.
У них тряслись руки, их три раза било током, они чуть не раздавили трех кошек и двух старух, но ровно к пяти часам вечера судьбоносные железные машины загудели по высотным трубам нашего района Люблино.
Одухотворенный, просветленный народ, полный любви и глубоких чувств, пошел к избирательным участкам, чтобы выразить свою признательность и обожание, и поставить где надо галочки, и опустить куда надо бюллетени, и пойти потом куда надо для празднования и вдохновения.
Вечером Семеныч с Сережей стояли в промасленных синих ватниках на крыльце пивного ларька, курили «Донской табак», вместе со всеми ощущали единство земли и народа и понимали, насколько умен и хорош наш Президент.
А потом легкие перистые облачка накрыли район Люблино, наступила мгла, из которой в разные стороны из девятиэтажек расходились лучи света. Гудели лифты, плыл запах жареной картошки, где-то ненавязчиво из дома культуры играл гимн России, в снегу возились дети.
Станция «Люблино»
Вчера поезд проехал станцию метро «Люблино», не открыв дверей. Он, как обычно, притормозил, засеменил мелкими шажочками, мы все встали и пошли к выходу: я, Федор Платонович с кожаным портфелем, две розовые девушки с короткими стрижками и айфонами, Анна Михайловна с сумкой, из которой торчала голова копченой кеты, и еще человек пятнадцать.
Поезд постоял на станции, подумал, но двери не открыл и помчал до «Братиславской». Хотя все в вагоне заметили странное происшествие, никто ничего не сказал, никто не проронил ни звука, никому не пришло в голову судорожно жать на кнопку связи и истерично орать машинисту, что мы едем мимо, только у Анны Михайловны копченая кета в пакете чуть приоткрыла зубастый рот.
Я представил Судный день. Он начнется так же. Все москвичи будут ехать на работу. Читать Сенчина и Пелевина, сидеть в социальных сетях, лайкать Тимати и Бузову, слушать Монеточку и Гречку, и тут вдруг, без объявления, все поезда вместо следующих станций отправят в длинные светящиеся туннели, в конце которых будут стоять ангелы в фирменных желтых жилетках метрополитена и производить нехитрый отбор. Причем, по каким принципам он будет происходить, москвичам будет непонятно. В Рай попадут и любители Рахманинова, и поклонники Славы Сэ. Видимо, никого наверху не волнует, что ты на самом деле здесь делал, главное, чтобы электронные тестеры в руках ангелов светились зеленым.