Сталинъюгенд
Шрифт:
– Ваня, очень подробно опиши ещё раз, как было с пистолетом?
Выслушав сына, не пропуская ни одной детали, Микоян понял, что не узнал ничего нового. Это, хотя и расстроило, но чуть сняло напряжённость – содеянному сыном не было оправданий, но находились объяснения, снимавшие с него подозрения в злом умысле – им руководили мальчишеская солидарность и тщеславие обладателя настоящего оружия. Эти факторы смягчали вину.
– Серго, а ты знал, что Ваня дал «вальтер» Шахурину?
– Откуда, папа? Я же на даче жил.
– А что у тебя было с Шахуриным?
Услышав этот вопрос, худенький Серго как-то весь подобрался. Помолчав немного, он ответил, заикаясь больше обычного:
– Я считал Володю своим другом. В школе все его одноклассники, а они старше меня, тоже уважали.
Анастас
Микоян думал. Сходилось к тому, что надо идти к Сталину. Только он мог поставить в этой истории точку. Услышав себя как бы со стороны, член ГКО даже усмехнулся наивной мысли: «…Точку? Ха! Точку Иосиф не поставит. Просто потому, что Он никогда не ставит точку, пока жив человек, о котором идёт речь. Он может поставить в лучшем случае «запятую» и сложить материал в свой архив… Теперь эта история повиснет надо мной как дамоклов меч, пока, либо Он умрёт, либо я умру… или меня расстреляют. Если понадобится, Он очень аккуратно достанет компромат из сейфа, сдует с дела пыль и, как собаке кость, кинет Берии… Да, Анастас, угораздило тебя разрешить детям иметь собственное оружие».
* * *
Тонкий знаток человеческих душ и прирождённый тактик дворцовых интриг, Микоян едва ли не лучше всех изучил Сталина. За долгие годы лавирования рядом с Вождём Анастас Иванович лишился иллюзий и твёрдо знал, что может выжить, только оставаясь нужным Иосифу Виссарионовичу. Такое ощущение не пришло к Микояну внезапно – он познавал характер Сталина в динамике, подстраиваясь под изменявшуюся ситуацию в верхнем эшелоне власти.
Сначала, после смерти Ленина, Микоян искренно и безоговорочно поддержал друга Кобу в его борьбе против безумного Троцкого, готового ради мировой революции утопить в крови и Россию, и весь мир. Потом он не менее искренно ополчился вместе с Иосифом на абсолютно ничтожных «брехунов» и двурушников Зиновьева с Каменевым. Правда, наказание, которому их подверг начинающий тиран, показалось Анастасу излишне жестоким, и уже тогда в его душу закрались сомнение и беспокойство за своё будущее. А уж когда, после убийства Кирова, Сталин медленно зажевал неглупого, но совершенно бесхребетного Бухарина, Микоян мысленно воссоздал весь дьявольский сценарий Кобы.
Удивительно, но Сталин, по сути, делал то, о чём визжал Троцкий. Только беснование Льва Давидовича с угрозами всему миру было невыполнимо именно потому, что тот делился своими планами с миллионами. Напротив, диктатор делал всё обстоятельно, расчётливо и молча. Свою главную цель – беспрекословное мировое господство – он обкатывал на собственной стране и собственном окружении. Уйти из-под пресса можно было только в небытие.
Возможно, Анастас Иванович оказался первым, для кого перестало быть тайной, что оппозиционеров ждёт смерть. Позже до него дошло, что погибель готовится не только оппозиционерам – настоящим или бывшим – но и любому из окружения Сталина, кто не станет с гиканьем нестись в первых рядах крушителей и убийц. И, наконец, Микоян осознал, что пока Вождь жив и идёт к цели – насильственная смерть, рано или поздно, доберётся до всего его окружения.
Уничтожая сподвижников, Иосиф решал сразу две тактические задачи, возникавшие при построении государства: держать всех в страхе путём перманентного пускания крови и одновременно избавляться от ненужных свидетелей.
Прошли годы, и жизнь доказала правоту суждений Анастаса Микояна. Защититься от тирана нельзя было ничем – ни преданностью, ни умом, ни хитростью, ни подлостью, ни трусостью, ни тупостью. Диктаторская машина уничтожения рано или поздно давила каждого. Уже канули в лету и много позволивший себе Фрунзе, и не утратившие наивности Киров с Орджоникидзе, и пустозвоны Зиновьев с Каменевым, и мечтатель Бухарин, и людоеды Ягода с Ежовым, и даже голову Троцкого, схоронившегося в Мексике, пробил насквозь карающий ледоруб убийцы.
Теперь Микоян уже не сомневался, что придёт и его очередь, и черёд остальных – властного Берии, хваткого Хрущёва, скользкого Маленкова,
Осознав это, Анастас Иванович с ещё большей энергией стал бороться за жизнь, сказав себе: «От моей смерти в одном ряду с миллионами не выиграет никто. От моей жизни выиграю я и моя семья. А там, видит Бог, я его переживу».
Это оказалось не простым испытанием. Приходилось вместе с Вождём искать «врагов» и добиваться их смерти. Требовалось до хрипоты и полуобмороков славить его с трибун. Но главное, надо было постоянно доказывать Хозяину, что он, Микоян, делает это искренно, чтобы Сталин как можно дольше не усомнился в нём. На этом пути сильно мешали интриги соратников по Политбюро, только и ждавших, как бы свалить ближнего, отодвинув свой конец.
К сегодняшнему дню Анастас Иванович выдержал все испытания. Он выжил в течение жутких лет страха и террора, сохранив самое для себя ценное – жизнь. Совсем малую толику его оправдывало в собственных глазах, что он никого не топтал без крайней нужды, что в ряду выродков, сам он не стал маньяком-людоедом, жаждавшим человеческой крови без понуждения со стороны тирана.
Больше того, иногда, переступая через себя и страх, Микоян добивался освобождения особо ценных сотрудников, убеждая Сталина в их незаменимости как специалистов. И даже «через не могу» сумел помочь нескольким сиротам, детям других бывших подчинённых, которых не смог или не посмел попытаться уберечь от жерновов сталинской мельницы.
Он слишком хорошо изучил Кобу, понимая, что тому были неведомы понятия жалости и сострадания. Неприкасаемой оставалась только дочь Светлана, которой, впрочем, тоже доставалось от любви папаши. Помимо преданности, Сталину ещё требовались полная самоотдача на работе и умение выполнить невыполнимое. Только тогда можно было надеяться, хотя и неспокойно, заснуть на очередную ночь в своей постели. Микоян не припоминал случая, чтобы Иосиф откликнулся на крик о помощи, но Сталин не раз выдёргивал из петли людей, писавших ему из лагерей не о своей преданности, а об усовершенствовании его системы построения государства, в чём бы это ни выражалось: в организации, в науке, в технике или в идеологии…
И только сейчас, в войну, пришло душевное согласие, когда работу на Сталина Анастас Иванович выполнял с радостью – отдавал всего себя для Победы. Он никогда так плодотворно не трудился, но именно в этот момент натворил бед Ваня.
* * *
Если бы Микоян высказал Сталину всё, что он о нём сейчас думал, Вождь бы очень обиделся. Потому что ничего из приписанного ему приближённым и близко не соответствовало истине. Сталин никогда не считал себя ни тираном, ни диктатором. И к мировому господству лично он не стремился. Он был предназначен совсем для другой цели. Высшая сила избрала его быть «машинистом паровоза», тянувшего бесконечный состав граждан СССР в «новую жизнь». К составу подцеплялись или вскоре должны были присоединиться новые, бесчисленные вагоны с другими народами. Требовалось очень много горючего. Сначала для того, чтобы сдвинуть состав с места. Потом для набора скорости. Затем для её сохранения. Далее – для нового ускорения или преодоления переломных участков. И на каждом следующем перегоне «паровоз» требовал всё больше топлива, чтобы движение в «светлое будущее» не замедлялось ни на мгновение. И не его, Сталина, вина, что горючим материалом, необходимым «паровозу», служили люди. И этот горючий материал – миллионы людей – отправлялся в топку, отнюдь не по его злой воле, а по необходимости. Но были ещё десятки тысяч кочегаров, сцепщиков, кондукторов, подручных, ремонтников, механиков, контролёров и, наконец, помощников «машиниста», своими действиями обеспечивавшие всё необходимое для безостановочного движения состава и, самое главное, регулировавшие процесс подачи горючего в топку. Пока подручные работали синхронно – «паровоз» ускорялся. Когда они не попадали в такт – ход замедлялся. Поэтому всех ошибавшихся тоже ждала топка. Это в равной мере касалось и его – «машиниста». Только раз оступившись, он немедленно пыхнул бы в ней очередным поленом. Такова была диалектика. Но её почему-то мало кто понимал.