Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
— Хватит. Заткнись…
— Ты живешь, развлекаясь. Ничего другого тебе не нужно. Ты — бык. Грубый, полный жизненной силы. И все.
— Это уже кое-что.
— А вкус у тебя, как у…
— Хватит, говорю…
— Нет, я еще не все сказал. Ты — придурок, ты…
— Герд! — заорала Дора.
— Да-да, придурок. И наслаждаешься жизнью, правда?
И прежде чем Тайхман смог ответить, Хейне дважды ударил его по лицу.
— Герд, угомонись, ради бога! — кричала Дора. — Он ведь сделает из тебя котлету.
— Не встревай, — урезонил ее Тайхман. — Ты ничего не понимаешь.
— Но ты, ты… — прокричал Хейне и упал на свой стул.
Тайхман вел себя так, как будто ничего не произошло.
Чуть позже Хейне исчез. Тайхман решил, что ему стало плохо, и пошел
Он добирался до Бланкенезе целых два часа. Дверь была закрыта, и это ему не понравилось; это означало, что Хейне еще не вернулся. Отперев дверь, он стал на ощупь искать свечу, которую они оставили в коридоре, — после вчерашнего налета в городе не было электричества. Но он не мог найти свечу. «Нет, — уверял он себя, — я не пьян, свеча куда-то пропала». Он пробрался в темноте в комнату Герда. Открыв дверь, увидел огарок свечки, догоравшей на полу посреди комнаты. «Герд здесь, — подумал Тайхман, — он, наверное, так напился, что забыл загасить свечу». Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. От дуновения ветерка свеча погасла, но он успел увидеть Герда, который висел у стены напротив двери, там, где раньше была прибита книжная полка.
Он зажег спичку. Хейне повесился на ремне от меча. Он продел один конец ремня в пряжку; потом прожег в нем дырку и повесил его на гвоздь, сняв со стены книжную полку. Ремень был сделан из хорошей довоенной кожи; дырка даже не растянулась после того, как Хейне, встав на полку, просунул голову в петлю и отбросил полку ногой.
На похороны пришли только Тайхман, Дора и три девушки из ее заведения. Священника не было, поскольку Хейне совершил самоубийство; по той же причине не явился и генерал. Дора очень расстроилась, что не было пастора.
Дом Хейне был конфискован. Тайхман упаковал личные вещи Герла, среди которых преобладали книги. Здесь были творения Шопенгауэра, Достоевского, Паскаля, Ницше, Гоголя, Кьеркегора, Бодлера. Ни одной из них он не читал, да и слыхал лишь о некоторых. Он тщательно упаковал их и отослал генералу в Ниенштедтен. Себе он оставил только пряжку от ремня, на котором повесился Герд. На ней было написано: «С нами Бог». Он положил ее в карман брюк. Потом сел на поезд и уехал в Готенхафен, где должен был пройти курс в школе подводников.
Глава 17
Субмарина Лютке вышла в свое последнее плавание.
Командир обратился к командованию и получил Тайхмана в качестве первого лейтенанта. Петерсен стал старпомом. Он по-прежнему говорил тихим голосом из-за осколка в горле. Но, разговаривая с командиром, напрягался так, что его голос скрежетал, как рашпиль. Инженером-механиком остался Ланген. Его взъерошенные волосы стали совсем седыми, и это сделало его внешность более привлекательной, ибо в ней появилось достоинство. Его прическа отвлекала внимание от некрасивого лица. В остальном он оставался самим собой. Из всех, кто сломался в последнем походе, в строй вернулся только один радист. Он пропустил один поход, но теперь снова был в строю. Помощник механика попал в сумасшедший дом. Витгенберг погиб; подробностей никто не знал.
Пока Тайхман учился в школе для подводников, лодка Лютке совершила восьмидесятидневный поход в Северную Атлантику. Она подверглась сорока двум атакам с воздуха, прорывалась сквозь туман, лед и зимние штормы ураганной силы. И все еще оставалась на плаву.
Тайхман стоял на мостике, когда лодка тихо выходила из укрытия для подлодок на электромоторах, работающих в треть мощности. Выйдя из внутренней акватории, она сделала разворот. Шел дождь, дул порывистый ветер, и пустой пирс выглядел так, будто его чисто вымыли. Из-за частых авианалетов за пределами укрытия никого не было. Он вдруг почувствовал всю абсурдность такой войны. Из каждых пяти субмарин домой не возвращались три или четыре, не потопив при этом ни единого вражеского корабля. А те, что возвращались, сразу же вновь выходили в поход. Лодка Лютке шла в сопровождении двух других; офицеры на прощание помахали друг
Бискайский залив встретил их неласково. На лодку обрушились волны высотой с гору, зеленые и черные, сверкавшие белыми барашками на гребнях. На мгновение волны выпускали стальную трубу из своих объятий, но только для того, чтобы вновь схватить ее, встряхнуть, растоптать и смыть с мостика четырех сигнальщиков. Благодаря погоде самолетов не было, а любой противолодочный корабль, который мог бы патрулировать эти воды, считал бы за счастье, что сумел остаться на плаву.
Радиопеленгаторная установка вышла из строя, и Больц, радист — тот, который постоянно носил с собой Библию, — упал за борт, пытаясь ее починить. Одна из торпед стала перекатываться по отсеку и поломала руки матросу первого класса Бренку. И прежде чем подлодка успела погрузиться, чтобы ему смогли наложить шины, — Лютке на старости лет стал мягкосердечным, — мотористы доложили, что левый дизель вышел из строя.
На глубине 25 морских саженей шторм не ощущался. Здесь царили тишина и покой, и можно было спокойно заняться руками Бренка, пока мотористы ремонтировали дизель. Они разбирали его на части и ругались, потому что не могли договориться, как надо его чинить, а моряки, накладывавшие Бренку шины под руководством радиста, который и пальцем не пошевелил, чтобы помочь им, спорили о том, как это лучше сделать, чтобы бедняга не сошел с ума от боли. Каждый пытался показать свое умение вправлять сломанные кости, поскольку это был перелом со смещением. Они осторожно прикасались к его руке, но Бренк тут же издавал дикий вопль, и они спрашивали: «Что, больно? Потерпи, это недолго». Затем пробовал следующий. Сам же радист держался от этого как можно дальше и отпускал комментарии по случаю каждой неудачи: «Неправильно. Кости срастутся криво. Их придется снова ломать».
Когда командир был уже сыт по горло воплями Бренка, он подошел к радисту и дал ему такую затрещину, что тот чуть было не отрубился. Наконец за дело взялись Петерсен и Тайхман и зафиксировали кости Бренка с помощью двух досок от картофельного ящика.
Прошло два часа. Левый двигатель был разобран почти полностью. Еще через час Ланген доложил командиру, что с имеющимися на борту запчастями дизель не починить; в распределительных валах оказались трещины. Саботаж.
В припадке ярости командир совершил ошибку: он послал радиограмму и приказал рулевому развернуться и идти домой. Но, достигнув точки рандеву, не стал ждать подхода кораблей эскорта и пошел дальше один.
Субмарина ползла домой в подводном положении со скоростью два узла при девяноста оборотах винта в минуту. Некоторые члены экипажа, особенно женатые, нисколько не возражали против такого курса. Все свободные от вахты сходили в дизельный отсек взглянуть на разобранный двигатель. Мотористы без всяких просьб со стороны экипажа рассказывали о том, что произошло, показывая черными от смазки руками то туда, то сюда, чувствуя свою важность. Моряки отпускали пренебрежительные замечания по поводу мотористов, причем громче всех ругались женатые. Инженер-механик стоял рядом. В огромных руках он держал обломки распределительного вала, которые рассматривал с мрачным видом, качая головой и что-то бормоча. Тот, кто стоял рядом, смог разобрать: «Несомненно, подпилены». И эти слова еще звучали в ушах моряков, когда они выходили из дизельного отсека. Они знали, что совершенно новый дизель был испорчена врагом, невидимым врагом — в Германии. Это расстроило всех, даже женатых. Но они не подавали виду.