Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
— Тогда мы их здесь же и пропьем, — пошел на компромисс Тайхман.
— Об этом не может быть и речи. Денег с вас я не возьму.
Штолленберг предложил вернуть деньги их законным владельцам, но его предложение было единодушно отвергнуто.
— Тогда получится, что мы напрасно дрались, — сказал Хейне.
Наконец, они согласились принять от Доры эти деньги, но тут же отдали их ей на хранение.
— Ну а теперь что бы вы хотели съесть?
— Ничего, Дора. Нас хорошо кормят.
— В таком случае, что я могу для вас сделать? Что-нибудь
— Это наш первый выход в город, — с улыбкой сказал Бюлов.
— Ну, тогда выбирайте, герои.
— Я уже выбрал, — заявил Фёгеле. — Беру девушку, которая не хотела продать мне сигарет.
Девушкам Дора сказала:
— Эти господа — мои гости. Обслужите их по первому разряду.
А потом повернулась к Тайхману:
— Пойдем со мной, малыш, я знаю, что ты большой дока в этом деле. Может, и я у тебя чему-нибудь научусь.
Комнаты девушек были на втором этаже. Личные апартаменты Доры располагались на третьем.
— А где твой муж?
— Зачем он тебе?
— Он на службе?
— Нет, он уже давно на пенсии.
Она показала ему гостиную и спальню. Обе, насколько мог судить Тайхман, были отделаны со вкусом. Дора пустила в ванну горячую воду.
— После хорошей ванны чувствуешь себя заново народившимся. Я хочу, чтобы ничто не напоминало тебе о твоей гнусной работе. Пусть она останется в другой жизни. Забудь о ней на время, хорошо?
— Для этого придется очень сильно постараться.
— Может быть, мне удастся помочь тебе.
Когда он вышел из ванной, на Доре был пурпурный бархатный халат. Аромат, исходивший от нее, стал сильнее и приятнее, чем раньше. Она откинула одеяло на кровати, где легко разместились бы три человека. Тайхман никогда до этого не видел ничего подобного и даже немного испугался. У него повлажнели ладони, совсем как во время первого воздушного налета. Дора выключила люстру, оставила гореть только лампу у кровати, которая излучала теплый, красно-желтый свет.
— Не слишком ли велика для тебя кровать, малыш?
— Да, великовата.
— Не волнуйся. Со мной она не покажется тебе большой.
Она выскользнула из своего халата и выключила лампу — он видел ее обнаженное тело не больше секунды.
Какое-то время, может быть, всего несколько мгновений — он не знал сколько — Тайхман был счастлив, поскольку сумел забыть прошлое, настоящее и все на свете, кроме Доры. Его тело подхватила волна, смывшая все незначительное и открывшая ворота для одной-единственной вещи, которая остается человеку, когда надеяться больше не на что.
Когда все закончилось, он почувствовал себя старше. Но очень скоро ему стало интересно, что будет дальше. Дора была счастлива. Она сказала ему об этом, да он и сам почувствовал. Она несколько раз повторила, что он сделал ее счастливой. К тому же она была очень оживленна и, когда не хватало слов, выражала свои чувства звуками. Тайхман был доволен, но в душе посмеивался над ней. «Какая же она наивная», — думал он.
Они почти не разговаривали. Дора ни о чем его не спрашивала, а
Незадолго до полуночи в дверь постучал Штолленберг и сказал, что уходит.
— Иду, — крикнул Тайхман и стал одеваться.
— Разве ты не можешь остаться на всю ночь?
— Нет, не могу. Матросам это не позволяется. В особенности с нашим новым капитаном.
— Плохо. Я хотела бы, чтобы мы проспали эту ночь вместе. Просто проспали. Мне этого ужасно не хватает — просто лежать в одной кровати с человеком, который тебе нравится. И не надо бояться, я не собираюсь говорить о любви…
— Любовь — это обман. Но без нее плохо. Вот в чем дело.
— У тебя разумный взгляд на вещи. Только не надо так громко произносить слово «обман». Но все равно, я скажу тебе одну вещь. Только смотри, не заносись — о таком мужчине, как ты, мечтают все женщины, даже те, которые не признаются в этом. И знаешь почему? Потому что ты думаешь не только о себе. Я говорю это, поскольку мне кажется, что я у тебя первая женщина. Но ведь здесь, в Гамбурге, тебе не к кому пойти, правда?
Она встала, сунула ноги в сабо, надела халат и проводила Тайхмана до входной двери.
На улице его ждал Штолленберг.
— Хейне давно уже ушел, — доложил он. — Сказал, что лучше проведет ночь у себя дома, с Молли.
— Как ему угодно, — ответила Дора.
Они попрощались. Дора хотела, чтобы Тайхман ее поцеловал. Но ему показалось глупым целоваться у порога, и он не стал этого делать. Штолленберг в это время завязывал шнурок.
По пути на корабль он сказал:
— Говори что хочешь, но я чувствую себя сейчас гораздо лучше.
— Я ничего не говорю.
— И правильно. Впрочем, что нам еще оставалось делать?
— Ну, можно было заняться физическими упражнениями.
И они оба рассмеялись так громко, что поздние прохожие остановились и в удивлении уставились на них.
Сидя на гауптвахте, Тайхман вспоминал свой визит к Доре. Жизнь здесь никак нельзя было назвать однообразной, поскольку в этом же самом деревянном бараке располагался штаб флотилии. Он состоял из административного офицера в чине младшего лейтенанта, старшего писаря, нескольких писарей и двух женщин-машинисток. Возглавлял штаб лейтенант запаса по фамилии Лёве. Чем он занимался днем, никто не имел ни малейшего понятия. Зато вся флотилия знала, чем он занимается ночью, — только машинисткам об этом не рассказывали. Для деятельности Лёве требовались две комнаты — в первой он обычно сидел в одиночестве за столом и чистил ножницами ногти; в другой он, уже не один, с наступлением темноты укладывался на койку. По совместительству он командовал флотилией, когда капитан-лейтенант Вегенер находился в отпуске. В настоящее время Вегенер на несколько дней уехал в Берлин; он больше уже не жил в Денхольме. Когда флотилией командовал Лёве, в море она не выходила.