Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
— Морская болезнь.
— Пей первым. Она мягкая, как адмиральская задница.
— Сколько раз ты присаживался на стульчак, Ганс?
— Нас тут семеро, так что не волнуйтесь, — сказал Тайхман, надеясь уклониться от выпивки, — к тому же, черт побери, у нас разные заболевания.
Один из гостей сказал:
— Мы будем пить понемногу, так что тебе останется еще много.
Тайхман сказал себе, что алкоголь обладает дезинфицирующими свойствами, и поднес бутылку к губам. Но, сделав первый глоток, он понял, что «Хеннесси» еще не до конца переварился в его желудке, и ему захотелось, чтобы вошла Марго и забрала бутылку. Но когда она прошла по палате — к тому
Потом гости рассказали ему о своих бедах. О, в каком холодном, неприветливом мире приходится жить! И, вволю наплакавшись в жилетку, они, наконец, перешли к изложению своего плана. Как им повезло, что на втором этаже лежит такой парень, как Тайхман! Пусть он отдаст им свою простыню — они намочат ее, а остальное уж дело техники. Никто не заметит, как они по ней спустятся, со второго этажа ведь совсем невысоко. Они зайдут к нему сегодня ночью, чтобы отрепетировать свой маневр.
Тайхману не сразу удалось растолковать им, что они не смогут взять его простыню, пока не заживут его ноги. Наконец, до них дошло. Незадолго до вечернего обхода они ретировались.
— Спасибо за прекрасный шнапс.
— Не стоит благодарности.
Когда Марго измерила вечером температуру Тайхмана, она опять рассердилась — он заметил, что ей это очень идет. Он объяснил, что некоторых социальных ритуалов бывает очень трудно избежать. От этого она рассердилась еще больше. Он пообещал ей исправиться и поклялся всем, что было для него святого, что никогда больше не возьмет в рот ни капли. Ему показалось, что она ему не поверила, и очень огорчился.
— Вы сами не знаете, что говорите. Э, да вы опять пьяны, как я вижу.
Теперь уже он обиделся по-настоящему — трудно опьянеть, когда на семерых мужчин одна бутылка.
— Восемнадцать лет — это еще не мужчина.
— Но меня же не носят на руках.
— Вы не младенец. А теперь, надеюсь, вы будете крепко спать. В вашем возрасте надо много спать.
«Еще одна ведьма», — подумал Тайхман и некоторое время лежал без сна.
Медленно тянулись дни и недели. Живот больше не беспокоил Тайхмана, зато ноги заживали с трудом. Его раздражало, что приходилось все время лежать. Эш, Кёхлер и медсестры трогательно заботились о нем. Кёхлер подробно рассказал ему, как выпекается хлеб, и описал все сорта булочек, которые он ежедневно изготовлял до войны. Тайхман узнал, что булочник может быть большим артистом в своем деле. Эш ничего не рассказывал о том, что он делал в мирной жизни. Он читал книги. Тайхман тоже кое-что почитывал. Книгами его снабжал Эш. Он сказал, что если Тайхман хочет научиться поддерживать разговор в обществе, то должен прочитать определенный набор книг. Эшу не приходило в голову, что Тайхману было глубоко наплевать, сумеет ли он поддержать разговор или нет. Несмотря на болезнь, каждый день Эш ходил в госпитальную библиотеку. Она располагалась на четвертом этаже в противоположном конце здания. Но он редко дочитывал книги до конца — чаще выбирал какую-нибудь тему для обсуждения и закрывал книгу. Жертвой для своих дискуссий он выбрал Тайхмана. Но ему ничего не обломилось. У Тайхмана не было никакого желания обсуждать с ним «Миф» Розенберга, «Основания» Чемберлена и «Заратустру» Ницше. Его безразличие к философским вопросам было совершенно непостижимым для Эша и бесило его. А больше
Но Эш был упрям. Он вбил себе в голову, что Тайхман должен принимать участие в его интеллектуальных битвах. Каждое утро, прочитав армейскую газету, он протягивал ее Тайхману и ждал, когда тот ее просмотрит. Потом он спрашивал:
— Ну, что ты думаешь о положении на фронтах?
Тайхман обычно отвечал:
— Ничего не думаю.
— Как это так?
— Поскольку от меня ничего не зависит.
— Да, но наши войска идут на Москву.
— Конечно, но, даже если они начнут отступать, я ничем не смогу им помочь.
— Они не будут отступать.
— Ну, тогда все хорошо.
Однажды он подошел к кровати Тайхмана с книгой по истории западной философии и показал ему два слова. Может ли Тайхман объяснить ему, что они значат? Тайхман сказал, что это греческие слова, которые означают «познай самого себя» и произносятся «Gnothi seauton».
Эш был поражен. Он взглянул на Тайхмана с уважением и легкой завистью и сказал:
— Да, этого мне как раз и недостает.
— Очень немногие люди сумели познать себя. Так что вы не один такой.
— Нет, я имел в виду, что я не знаю греческого языка. Наверное, тому, кто знает латынь и греческий, тяжело жить среди невежд, правда?
— Порой те, кто учит тебя латыни и греческому, бывают очень тяжелыми людьми. Конечно, замечательно — уметь читать Гомера в оригинале. Но из двадцати моих одноклассников только три человека понимали это. Для всех остальных — и для меня в том числе — изучение древних языков было настоящей пыткой.
— Но образование — очень нужная вещь, друг мой. И оно никогда не кончается.
— Образование, или полученное нами знание, — все это труха. Чтение книг — потеря времени. Сделай что-нибудь сам — это гораздо важнее, для тебя самого по крайней мере, чем читать то, что преподносят другие. От чтения умнее не станешь.
— Что я могу сделать, что имело бы ценность? Для этого я должен получить образование? Вот почему я читаю книги.
— Ерунда. Если ты нарвешь в поле красивый букет цветов и поставишь его у себя на столе, мы все благодаря ему что-то получим. И от этого будет больше пользы, чем от чтения книг, которые не дают ничего, кроме головной боли.
— Может, другие что-то и получат от букета цветов, только не я.
— Это плохо.
— Ты совсем не любишь читать?
— В качестве развлечения люблю. Есть книги, от чтения которых испытываешь удовольствие.
— А что еще ты любишь, помимо цветов?
— Пиво и музыку Вагнера, например.
— Интересное сочетание.
— Я знаю, что многие люди считают это развлечением для низших слоев, но мне нравится.
— Поскольку, когда пьешь пиво, можно не думать.
— Думать не всегда приятно.
— Нет, думать — это замечательно; ты еще слишком молод, чтобы понять это. А кому мешает Вагнер? Он прекрасен, он грандиозен; я могу слушать его музыку часами. А «Мейстерзингер» — это моя любимая опера…
— И Адольфа тоже.
— Да, правда, он любит Вагнера. С Вагнером все в порядке. Все, что написано им, — первого класса. Но пиво?..
— Пиво — тоже первоклассная вещь. Все зависит от того, зачем ты его пьешь.
— Кстати, о Вагнере, — когда я говорю, что люблю его, вовсе не имею в виду «Персифаля». От этой оперы меня тошнит. Должен признать, что самой оперы я не слышал, а прочитал только либретто, но и так ясно, что это дрянь. И никогда ему этого не прощу. А в остальном — он совсем не плох.