Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
Проснувшись в полночь, Тайхман услыхал, что машины работают во всю мощь. Он выпил кофе в центральном посту. От одного запаха этой ароматной жидкости в нем взыграл животный инстинкт, и ему стало любопытно, что делается на мостике, ведь командир не мог отдать приказ дать полный ход просто ради удовольствия — топлива у них было не так уж много. Он уже давно привык к жизни на подлодке, даже к вахтам на мостике — человек ко всему привыкает. Его расстраивало лишь одно: что Штолленберг стоял теперь вахту в смене первого лейтенанта, а не вместе с ним, но с этим ничего нельзя было поделать.
Пока Тайхман пил кофе, старпом сообщил ему, что если конвой не сменит курс и если подлодка, которая его заметила, правильно определила координаты нахождения конвоя, то через четыре часа они его догонят.
Конвой, должно быть, шел противолодочным зигзагом — в 4:00 не было и следа его. К пяти утра легкий туман рассеялся. В 5:25 подлодка погрузилась по тревоге, но не успела достичь глубины 5 метров, как с неба упала бомба. Энгель, первый лейтенант, получил от командиров такой разнос, что мичманы всерьез опасались, как бы он не повесился.
В индукционном клапане обнаружилась течь, и лодке пришлось всплыть. Самолет улетел. После двухчасового ремонта инженер доложил, что клапан исправлен. Но теперь обнаружилась течь в балластной цистерне, и ее нужно было каждые полчаса продувать.
В 14:00 с лодки заметили столбы дыма. Это был конвой. Над судами кружилась летающая лодка «сандерленд», и благодаря ей подлодка могла следить за конвоем, не привлекая внимания эсминцев врага.
Когда пять субмарин установили контакт с конвоем, командование дало приказ атаковать его. Подлодки сблизились и решили окружить его, чтобы атаковать спереди. Самолет их особо не беспокоил. Когда он подлетал слишком близко, командир приказал снизить ход, чтобы пена кильватерной струи не выдавала их, и этого было вполне достаточно. Похоже, что на самолете все спали, за исключением, быть может, пилота.
Лютке первым погрузился для атаки.
Боевой пост Тайхмана располагался в носовом торпедном отсеке; он смотрел, как торпедист готовит торпедные аппараты к бою. В них запустили воду и открыли внешние крышки. Тайхман слышал, как над головой проходили суда конвоя; он не обращал на это внимания, полагая, что так и должно быть. И даже когда ему сообщили, что они прошли под днищем эсминца, он принял это как должное. Трудно было разобрать, о чем говорили в центральном посту. Но вдруг командир произнес очень четко:
— Глубина 40 метров.
А инженер скомандовал:
— Погружение 40 метров!
И снова командир:
— Полный вперед!
Шум винтов эсминца быстро приближался. Вскоре он раздавался уже прямо над головой — эсминец находился непосредственно над лодкой. Подводники посмотрели вверх, как будто надеялись что-то увидеть. Тайхмана поразил ужас в их глазах. Похоже, ситуация была совсем не нормальной. Он тоже посмотрел вверх. И тут, чтобы не упасть, моряки схватились за то, что попалось им под руку, — субмарина резко наклонилась вперед. Глубиномер в переднем отсеке показывал 50 метров. Где-то открылся шкаф с посудой — на палубу с грохотом посыпались тарелки; пустой медный кофейник докатился до передней переборки.
— Срочное погружение, —
Тайхман сидел рядом с переборкой, и ему нужно было лишь немного отодвинуться назад, чтобы выполнить команду. Другие моряки в носовом отсеке сидели кто на полу, кто на торпедах. Они встали, чтобы отойти назад, как вдруг пол с ужасным грохотом ушел у них из-под ног. Тайхман застыл на месте. Ему показалось, что внутри у него все оборвалось — все внутренности сплелись в клубок, трепеща и подрагивая. Он с удивлением обнаружил, что способен дышать. Он выглянул в открытые переборочные двери отсека — людей в центральном посту сотрясала дрожь; машинисты в кормовом отсеке тряслись еще сильнее. Очертания их выглядели расплывчатыми, как на нерезкой фотографии. Лодка напоминала туго натянутую струну, готовую вот-вот лопнуть.
И тут вдруг все опять приняло свой привычный вид. Эсминец не сбросил больше ни одной глубинной бомбы. В центральном посту разбилось несколько стаканов и лампочек, других повреждений не было.
— Это было сделано для того, чтобы мы боялись Бога, — услыхал Тайхман голос одного из моряков, на лице которого прочитал страх. Но у него на этот счет было иное мнение.
Глубиномер показывал 70 метров. Торпедист и его помощники вскочили и принялись закрывать передние крышки торпедных аппаратов. Это заняло минуту или две.
Но не успели они закончить, как в отсек вошел командир.
— Вы что, решили закрыть крышки только теперь?
Торпедист и его люди продолжали орудовать рычагами.
Командир повторил вопрос, и торпедисту пришлось ответить.
На щеках Лютке появились красные пятна. Он развернулся и ушел в центральный пост. Оттуда донесся его крик:
— Ужин!
Старпом произнес по громкой связи:
— Отбой боевой тревоги. Покинуть боевые посты.
Инженер остановил лодку на 30 морских саженях.
Вдалеке разорвалось несколько глубинных бомб. Позже акустики доложили, что слышали треск ломающихся переборок, как это бывает на тонущем корабле. Кок крикнул:
— Ужин готов!
Командир приказал приступить к раздаче пищи. Конвоя больше не было слышно.
Ужин прошел в молчании — никому не хотелось есть. Доктор Тиммлер, военный корреспондент, вообще ничего не ел, объяснив, что у него не в порядке желудок.
— Может, туда попала глубинная бомба, — пошутил старпом, но никто не рассмеялся, а Тиммлер промолчал.
За столом Тайхман спросил главного квартирмейстера, почему был дан отбой атаки. Сначала тот ничего не ответил, а потом проворчал:
— Дурацкий вопрос. Да потому, что на глубине 70 метров у нас были открыты внешние крышки торпедного аппарата.
— А откуда я должен знать об этом? — мрачно поинтересовался Тайхман. — Я ведь первый раз в походе.
Дверь из кают-компании в каюту командира была открыта, и Лютке слышал весь разговор.
— Торпедиста ко мне, — приказал он.
Приказ передали в центральный пост, а оттуда в старшинский кубрик. Торпедиста там не оказалось. Тогда приказ передали в передний торпедный отсек.