Стальная эскадрилья

Жолудев Леонид

А время идет. Мы в воздухе уже более четырех часов. Горючего остается на 30-40 минут. Пора принимать какое-то решение: прыгать или сажать самолет? Решаю так: когда ситуация станет критической, прикажу штурману и стрелку покинуть машину, а сам постараюсь посадить ее на какое-нибудь поле. Пусть сяду на "живот", но все-таки спасу драгоценный боевой самолет. Лучше, конечно, если первым приземлится Виктор Ушаков - на его СБ есть фара. В случае удачи он разжег бы пару костров в створе посадочной полосы. Жаль все-таки, что нельзя поговорить с ведущим, посоветоваться, как и что делать дальше.

И тут, как это бывает в сказках со счастливым концом, километрах в десяти от нас прямо по курсу полыхнул луч зенитного прожектора. Поколебался из стороны в сторону и неподвижно уставился

в зенит, словно колонна, подпирающая небесный свод. Ушаков качнул крыльями, помигал навигационными огнями - дескать, садись - и пропустил мою машину вперед. Быстро прикидываю высоту полета, расстояние до прожектора, рядом с которым, без сомнения, должен быть аэродром, и начинаю снижение. Нет, мы не ошиблись: с высоты 40-50 метров различаю тусклую цепочку фонарей "летучая мышь", обозначающих место приземления. Доворачиваю самолет вдоль огней, и внезапно сознание мое обжигает мысль: а что, если этот аэродром вражеский? Ведь мы только в начале обратного маршрута выдерживали курс на свою территорию, а затем беспорядочно рыскали из стороны в сторону и полностью потеряли ориентировку.

Рука машинально потянулась к секторам газа, чтобы добавить обороты моторам и уйти подальше от опасного места. Но короткий взгляд на бензочасы убедил меня, что полет неотвратимо близится к финалу - стрелка прибора стояла почти на нуле, горючего оставались считанные литры. Выбора нет остался только риск. Ну, а уж если рисковать, то до конца!

Убираю шасси, даю газ и ухожу на второй круг над самым прожектором, положившим свой слепящий луч вдоль посадочной полосы. Высоту не набираю, держу машину в нескольких метрах от земли, ищу хоть малейший признак, определяющий наличие аэродрома. И в ту секунду, когда луч посадочного прожектора, тревожно мигнув, погас, а до границы летного поля осталось совсем немного, какая-то проходившая по аэродрому автомашина на секунду высветила фарой приткнувшийся к опушке леса СБ. Наши! Энергично кручу штурвал влево, двумя глубокими разворотами над самой землей захожу в створ посадочной полосы, выпускаю шасси, щитки... И вот уже машина плавно катится по земле. Открываю колпак, и в кабину врываются пряный аромат разнотравья, прохлада августовской ночи. Чуть ли не вплотную за мной, тоже с бреющего, сажает самолет Виктор Ушаков. Еще на пробеге, на полосе, умолкают двигатели его машины - бензин выработан до последней капли. А я рулю на стоянку, которую указывает мне мигающий свет электрического фонарика. Заруливаю на отведенное место, разворачиваю самолет, и тут же, чихнув раз-другой, глохнут двигатели. Значит, у моего СБ баки пусты. Смотрю на часы: общее время пребывания в воздухе 5 часов 10 минут. Теперь остается только выяснить, в каком районе и на какой аэродром мы приземлились, быстро заправить самолет и с рассветом перелететь к месту базирования своей эскадрильи.

А встречавший меня техник уже подложил под колеса колодки и идет ко мне. В темноте все люди одинаковы, однако мне почудилось что-то знакомое. И, когда он забрался на крыло, я не поверил своим глазам: это был Кузьмин! Значит, приземлились мы все же на своем аэродроме. Чего только не бывает в жизни!

Жду привычных вопросов о выполнении боевой задачи, работе матчасти. А Кузьмин на самого себя не похож: весь светится радостью (с чего бы это?), кричит: "Командир вернулся!" Ничего не пойму, ну вернулся я, так зачем же об этом мне-то сообщать, да еще в таком возбужденном тоне? Моторы ведь не работают, можно говорить даже шепотом.

– В чем дело?
– тоже кричу технику, заражаясь его возбуждением.
– Что у вас тут произошло?

– Да командир, говорю, вернулся - майор Полбин Иван Семенович!

Вот это новость! Куда девались оковы усталости? Пулей выскакиваю из кабины и бегу в штабную землянку. Слышу, как вдогонку Кузьмин кричит, что командир ждет моего доклада. Это уже лишнее, затем и бегу. А может, и не затем, а просто, чтобы убедиться лично, не напутал ли чего-нибудь мой техник.

Дверь в землянку открыта настежь, но все равно в ней душно и дымно. За грубым дощатым столом, склонившись над полетной картой, сидит майор Полбин. Такой, как всегда, только лицо немного осунулось и в глазах затаилась тревога.

Увидев меня, Иван Семенович встал, пожал руку и сразу спросил, где остальные экипажи эскадрильи?

К ответу на такой вопрос я, естественно, не был готов. Коротко доложил о том, как протекал полет от взлета до посадки.

– Может быть, другие экипажи знают об этом лучше, - закончил я свой явно неубедительный доклад. По лицу командира пробежала тень.

– Дело в том, - сказал он, - что, кроме вас с Ушаковым, никто на базу не вернулся. Да и вас мы, откровенно говоря, уже не ждали - без бензина летают только птицы, а у вас, по расчетам, его уже не было.

Вошел Ушаков. Командир так же внимательно выслушал и его, хотя доклад Виктора был как две капли воды похож на мой. Потом наступила пауза. Полбин сидел в глубокой задумчивости, нервно постукивая пальцами по крышке стола. Он рассеянно взглянул на принесенную ему офицером штаба какую-то бумагу, и вдруг лицо его осветилось знакомой улыбкой:

– Сели!
– воскликнул он.
– Все остальные экипажи благополучно приземлились на запасных аэродромах. Ну а теперь, - обратился он к нам, идите отдыхать, и поскорее, чтобы завтра в воздухе не задремали. Вижу, что хотите узнать, каким образом я воскрес и снова оказался здесь, но об этом в другой раз. Чтобы не мучились бессонницей, скажу, что из района Пустошки, где меня сбили, добрался сюда с комфортом, на моторной дрезине. А теперь спать!

Так закончился для меня и экипажа наш первый ночной боевой вылет, давший повод для серьезных раздумий и выводов. Вопреки напутствию командира полка, заснул я только под утро и тут же был разбужен дежурным, передавшим приказание прибыть на КП. Здесь экипажу была поставлена задача на разведку районов базирования авиации противника. Полет должен быть выполнен на полный радиус с последующей посадкой на полевом аэродроме Ериш, под Ржевом.

Безоблачное небо над головой не предвещало ничего хорошего: на дальнем пути в глубокий тыл противника одинокий самолет будет весьма соблазнительной целью для каждого встречного немецкого истребителя. Но в данный момент исправным был лишь мой СБ, а поставленную задачу требовалось решить во что бы то ни стало.

Было в этом вылете и что-то радостное для меня: маршрут пересекал хорошо знакомые с детства места. В частности, предстояло сфотографировать Идрицкий аэродром, на котором я мальчишкой увидел первый раз в жизни "настоящий" самолет.

Виктор Ушаков с досадой взглянул на свой обставленный стремянками бомбардировщик, вокруг которого сновали авиационные механики, посоветовал весь полет выполнить на предельно малой высоте, обходя населенные пункты, а фотографировать с горки, после чего сразу же снова прижиматься к земле. Действительно, только правильно выбранные маршрут и профиль обеспечивали какую-то надежду на успешный дневной полет одиночного самолета в глубокий тыл врага.

Вопреки принятым разведчиками правилам, я все же приказал оружейникам подвесить бомбы на всякий случай и по готовности взлетел. Исходный пункт маршрута - Хижицкие озера. От них веду машину в десяти километрах южнее железнодорожного перегона Великие Луки - Себеж. Между Себежем и Идрицей выполняю разворот на новый курс и с каким-то непередаваемым волнением осматриваю пролетаемую местность. Здесь мною исхожены все тропы, знакома каждая лесная дорожка. Но сейчас сверху ничего не могу узнать, все выглядит иначе. Да и время оставило свой след: другие ребятишки протоптали новые тропы, по этой земле с боями прошли целые армии, где-то на ней сейчас пролегают тайные партизанские пути.

Очень хочется взглянуть на станцию и поселок, по это не входит в мое задание, да и рисковать я не имею права ни экипажем, ни теми еще не добытыми разведывательными данными, которых ждет командование. Поэтому вновь разворачиваюсь и выхожу на Люлинское озеро. С опушки прибрежного леса по самолету ударили малокалиберные зенитные орудия, прикрывавшие железную дорогу. Прав был Ушаков, когда советовал держаться подальше от станций и городов. Даже такой "мирный объект", как склад сена, оказался нашпигованным вражескими автомашинами. К встрече с нами здесь явно не были готовы, лишь несколько коротких автоматных очередей сопроводило наш самолет.