Стальная эскадрилья
Шрифт:
В середине декабря 1941 года группа партизан из восьми человек натолкнулась днем на немецкую засаду. Оценив обстановку, она стала быстро отходить, минируя узкие участки дороги. Оторваться ей удалось быстро, так как каратели продвигались медленно, волоча по бездорожью легкую артиллерию и минометы. К вечеру вражеские солдаты (их было около трехсот) остановились на отдых в деревне, а наша группа прибыла на базу, и ее командир доложил о встрече с противником.
На следующее утро можно было ожидать непрошеных "гостей", и мы приняли необходимые меры. Выставили несколько засад, заминировали участки лесной дороги. На рассвете
Наступило утро, и мы вновь услышали стрельбу из всех видов оружия. Теперь она доносилась гораздо явственнее. Особенно мощный огневой шквал прокатился часов в двенадцать дня, а затем стрельба внезапно оборвалась. Снова высылаю разведку. Получаю доклад: карателей в деревне нет, как нет и самой деревни - она сожжена дотла артиллерийско-минометным огнем. Все се жители уничтожены. Так вот по каким целям стреляли фашисты! Этот случай взбудоражил партизан. Я тоже ощутил, что в вековом хвойном лесу мне вдруг стало нечем дышать.
И сейчас, много лет спустя, не могу без содрогания вспоминать ту картину, которую мы увидели, выйдя из лесу. Перед нами на бугорке, там, где еще недавно располагалась деревня, жили люди, теперь чернело какое-то месиво из земли и угля. Повсюду валялись убитые, растерзанные люди. Я не способен передать словами, что пришлось тогда пережить мне и моим боевым товарищам. Нет, нормальные люди не способны на такое!
Возможно, мне, как командиру и комиссару, следовало созвать митинг, заклеймить фашистских убийц. По я поступил иначе: приказал всем бойцам отряда прибыть на место трагедии, увидеть все своими глазами и сделать выводы. Наверное, это было жестоко, зато красноречивое и убедительнее любых слов. Никаких дополнительных разъяснении не потребовалось.
...Незаметно подошел новый 1942 год. Сводки Совинформбюро продолжали называть освобожденные города и деревни. В условиях суровой зимы, глубоких снегов и бездорожья воины Красной Армии продвигались вперед, проявляя чудеса мужества и героизма.
По радио назывались фамилии особенно отличившихся в боях солдат, сержантов и офицеров. И вот однажды диктор упомянул бомбардировочную часть, которой командовал Полбин. Она отличилась при освобождении Калинина. Чувство огромной радости за успехи однополчан охватило меня. Но к нему примешивалась и горечь от сознания, что я отлучен от неба, от родного боевого коллектива. Правда, мы не остались в стороне от борьбы, сражаемся за Родину, бьем врага. А крыльев все-таки не было. И от этой мысли становилось невыносимо тяжело.
Вернулась с очередного задания группа партизан. Разум успокоил сердце. Ведь бесполезно и даже вредно витать в облаках, вздыхать о чем-то далеком, когда сейчас нужно решать конкретные земные задачи. Солдату по положено ни хныкать, ни капризничать. Он воюет там, где есть враг, уничтожает его тем оружием, которое у него в руках. И сегодня партизанский отряд - это мой экипаж; я несу ответственность за людей и их боевые дела. Как командир и комиссар. Как коммунист. Мы были и остаемся бойцами Родины, бойцами партии. В этом - главное.
...Январь,
Как-то, словно само по себе, созрело решение на прорыв в северо-восточном направлении, где гремели бои. Разведчики доносили, что сплошной линии фронта там нет, можно пройти, не встретив крупных сил противника, который к тому же деморализован плачевным для него исходом зимней кампании. От передовых частей Красной Армии нас отделяло два-три перехода. И вот во второй половине января наш отряд навсегда покинул добротную, хорошо оборудованную партизанскую базу.
Шли уверенно, быстро по обжитой нами родной земле. Разведчики и передовая группа надежно обеспечивали основные силы отряда. Раза два я останавливался и пропускал колонну, вглядываясь в обветренные лица партизан, читал в их глазах твердую решимость до конца выполнить воинский долг. Да, теперь в отряде закаленные, обстрелянные бойцы, сознающие свою силу, умеющие воевать. Такие не дрогнут, не согнутся перед лицом опасности. Они знают, как добывать победу.
Наконец после многих трудных часов похода мы у своих. Командир части рослый седеющий майор - внимательно изучает мои документы, особенно партбилет, просит детально показать на карте пройденный маршрут, место расположения партизанской базы, рассказать о проведенных операциях, состоянии дорог, настроении жителей. Разговор в какой-то мере походил на допрос, но я не обижался, понимая, что на его месте поступил бы точно так же.
Один из офицеров записывал мой рассказ, и после того как я доложил, где и при каких обстоятельствах был сбит, назвал номер своего полка, имена командиров и друзей, он вышел из помещения и, вернувшись полчаса спустя, молча, но красноречиво кивнул майору головой. Видимо, по каналам связи было получено подтверждение. Во всяком случае, разговор сразу стал более сердечным. Глаза командира полка подобрели, исчез налет настороженности, и только тут я окончательно осознал, что нахожусь на своей территории, что вокруг - друзья.
Майор спросил, нет ли в отряде раненых или больных, нуждающихся в медицинской помощи, отдал приказ накормить и разместить бойцов, организовать баню. Командир сообщил, что передаст заботу о нас в надежные руки представителю политотдела армии старшему политруку Черненко, а тем временем поставит перед вышестоящим командованием вопрос, куда нас направить для прохождения дальнейшей службы.
Отряд разместился в большом чудом сохранившемся помещении у железнодорожной станции. Бойцы приводят в порядок ветхое обмундирование, бреются. А я мысленно повторяю пройденный путь.
После обеда собрал бойцов на политинформацию. Ее провел старший политрук Черненко. Ответив на все вопросы, он долго беседовал со мной. Я попросил его доложить командованию отдельно о моем экипаже, помочь нам быстрее вернуться в полк. Выяснилось, однако, что наше возвращение пока откладывается. Каждому следовало пройти строгую проверку, прежде чем занять место в боевом строю. Услышав об этом, я сначала даже рассмеялся: чепуха какая-то! В плену никто из нас не был, от войны не прятался. Били врага как могли, и установить, чем мы занимались, совсем нетрудно.