Стальная Крыса идет в армию
Шрифт:
– Двигай к тринадцатому столу.
Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из нее был изъят еще один бланк – и я обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят налитые кровью глазки.
– Жак, ты любишь девочек?
Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха.
– А то как же.
– А мальчиков любишь?
– Среди моих лучших друзей есть мальчики. – Я начал догадываться, к чему клонит этот простак.
– Правда? – Он что-то вписал в бланк. – Расскажи о своем первом гомосексуальном
От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла.
– Ушам своим не верю. Вы проводите психиатрическую экспертизу по анкете?
– Ты меня поучи еще, щенок! – прорычал чиновник. – Ишь, волю взял разговаривать! Я спрашиваю – ты отвечаешь. Усек?
– Ничего себе! Да вас надо лишить диплома врача, если, конечно, он у вас есть. Наверное, вы вовсе не врач, а специально переодетый рядовой…
– Сержант! – визгливо крикнул чиновник, побагровев, и за моей спиной раздался топот ног. – Призывник отказывается отвечать на вопросы!
Мои ляжки обожгла острая боль, и я завопил, отскочив в сторону. Сержант, облизнув тонкие губы, снова замахнулся стеком.
– Это повторится, если не будешь отвечать, как положено, – пообещал штатский.
– Да, сэр! – Я всем видом продемонстрировал повиновение. – Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать лет, когда вместе с четырнадцатью моими товарищами по шайке…
Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню, а разочарованный сержант отошел. Когда анкета была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери…
На этот раз мы явно ошиблись этажом. Перед нами оказались ряды столов с пишущими машинками, за каждым столом – юная леди.
Со стыдливым шелестом наши справки прикрыли причинные места.
Мы так покраснели, что повысилась температура воздуха. Но ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда девушки оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас.
Казалось, что дверь закрылась через четырнадцать с половиной лет.
Двери опять открылись, но никаких девушек на этот раз не было, а была уже привычная фигура очередного скотоподобного сержанта. Интересно, что за генная мутация породила в этом народе столько толстошеих, крутобровых, толстопузых садомазохистов.
– Выходи! – заорал он. – А ну, живо, по десять человек, первые десять – через ту дверь! Вторая десятка – через соседнюю! Да не одиннадцать! Считать не умеешь, осел!
За дверью, куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид красно-коричнево-зеленый флаг с изображением черного молота.
Офицер с тонкими золотистыми полосками на погонах подошел к флагу и повернулся к нам.
– Сегодня – очень важное событие, – с пафосом произнес он. – Вы, молодые люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда, чтобы посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить ее. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной: «Я – называйте свои фамилии – по собственной воле…»
– Я, называйте свои фамилии, по собственной воле…
– Стоп! Начнем сначала, и начнем правильно, иначе вас ждут неприятности!
– Я не хочу! – пискнул кто-то.
– У тебя нет выбора, – мрачно заявил офицер. – Наша родина – демократическая страна, а вы –
Стараясь не вникать, мы повторили все то, что он сказал.
– «…Служить преданно и во всем подчиняться вышестоящему… Смерть, если я изменю… смерть, если я усну на посту… смерть, если я дезертирую…» – И так далее, вплоть до «клянусь именем отца, матери и бога, или богов, по моему выбору».
– Опустите руки. Поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь требованиям начальства. Первое требование начальства – добросовестно пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять!
Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного количества крови, мы ждали, когда нам наконец дадут отдохнуть. Но не тут-то было.
– Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования. Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму, поднявшись на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарко, где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак со своим именем и служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление.
– А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? – пробормотал я.
Сосед объяснил:
– Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.
Наверное, вам не покажется странным, что я в тот миг почувствовал металлический привкус во рту.
Глава 8
В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары, заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена металлическая кабина, украшенная орнаментом из черепов и костей; лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх. Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я блаженствовал – в призывном центре нам лишь один раз позволили присесть, и то лишь для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре. Я был подавлен. Но не я один. Все были подавлены.
– Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, – пожаловался рекрут справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом.
– А я покидал! – тепло и бодро заявил я. Ни сердечности, ни радости я не испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять свое.
– Кормят в армии паршиво, говорят, – упорно скулил мой соратник. – Никто на свете не умеет печь сепкукодж лучше, чем моя мамочка.
Пирог с луком? Ну и вкус у этого паренька!
– Забудь об этом, – весело посоветовал я. – Если в армии и пекут сепкукодж, то, наверное, паршиво. Не горюй, тебя ждут другие радости: свежий воздух, физические упражнения. К тому же солдатам позволено пить крепкие напитки и говорить непристойности о девушках.